Михаил Тюрин - О чём вспомнил и размышлял. Книга первая. Края мои родные

Дети, предоставленные сами себе, лишённые присмотра взрослых, могли совершать на воде и непродуманные поступки. Однажды мне пришлось пережить несколько очень неприятных мгновений, находясь под водой с живой ношей на шее. Дело в том, что ребятишек, не умеющих плавать, мы, более взрослые, переправляли на мелководье, для чего усадив мальчишку себе на плечи и набрав побольше воздуха, затаив дыхание, шли по дну, преодолевая «глубину» (до двух метров). Ширина этого глубокого участка была всего около пяти метров и транспортировка проходила довольно быстро. Тот раз мне попался какой-то боязливый «пассажир», судорожно начавший сдавливать своими ручонками мне горло, когда вода достигла его плеч, начавший предпринимать попытки как-то приподняться и ещё более усугубляя и своё и моё положение. Ходили мы под водой, как правило, с открытыми глазами, вода была очень чистой, прозрачной при солнечном освещении. Рядом с собой я видел проплывающих мимо рыбок, должно быть, любопытствующих на таких необычных существ, довольно яркое освещение и мне совсем не захотелось прощаться с такой идиллией. Собравшись, оторвал ручонки мальца с моего горла и как мог сильно толкнул его в сторону мелководья и вынырнул сам. Назад этого боягуза мы переправляли уже с использованием испытанного средства – обычных ребячьих длинных штанов, превращаемых путём некоторых манипуляций в хорошие два торчавших вверх поплавка.

Должен сознаться, что в эти короткие секунды нахождения под водой, будучи связанным ответственностью за жизнь мальчишки, я ощутил и большую угрозу для собственной жизни, которая в какие-то мгновения прошла передо мной как на экране и, должно быть, именно это видение и мобилизовало мои силы на спасение. Так что с водной стихией надо всегда обходиться уважительно и ответственно.

В связи с удалённостью покосов от села и отсутствием «мобильного» транспорта (на волах шибко не поедешь) все косари строили на правом берегу Навли для себя шалаши на весь период работ по заготовке сена, до месяца. Мне приходилось довольствоваться местом в шалаше дяди Петра Михайловича. Еду готовили здесь же на кострах. Пища была незатейливой и очень скудной – отваривалась картошка, превращалась в пюре, разбавлялась этим же отваром и если было немного сала (его специально берегли к покосам), то делалась зажарка с луком. Это было первое и второе. Было хорошо, если находилась щепотка пшена (у нас это была редкость), тогда можно было сварить кулеш по той же простой технологии. В качестве десерта и третьего блюда готовился чай со смородиной, которая росла невдалеке. Ведро с этим напитком постоянно висело над кострищем и каждый жаждущий мог его употреблять в любом объёме.

Практически в каждом шалаше были примитивные рыболовные снасти, однако рыбачить можно было только в дождливую погоду, когда сено убирать было невозможно. Умельцы же всё равно умудрялись и жерлицу поставить рано утром и вечерком посидеть с удочкой, правда, очень редко выдавалось светлое время – работали до потёмок. Рыбы в Навле было много (щука, окунь, голавль, краснопёрка, плотва и др.), так что иногда удавалось и полакомиться уловом. Когда колхоз стал подниматься, то на покос забивались либо телок, либо бараны. Конечно, когда разделят на всех работающих, этого мяса и не видно было, да и сохранить его в жаркое время не представлялось возможным. Но хоть один день был более калорийным. И за такую милость спасибо председателю колхоза.

Особо в моей памяти запечатлелись случаи «глушения» рыбы взрывчаткой, которой в районе села осталось очень много. В разрушенной церкви при её разборке обнаружили штабеля ящиков с толом, оставленных немцами. Пока информация о находке дошла до соответствующих органов больше половины ящиков растащили по домам-землянкам и запрятали. Зачем? По-видимому, сработал старый крестьянский принцип – «пригодится». Сейчас не всякий поверит, но некоторые пожилые хозяйки этим толом топили даже печки в землянках, готовили еду. Вонь ужасная, дым чёрный густой, так что и похлёбка пропитывалась этим смрадом. Но что было делать. Дров в нашем степном окружении не было. Мы же доставали и взрыватели – детонаторы, и бикфордов шнур. Этого «добра» в первые послевоенные годы хватало. Иногда находили целые коробочки с детонаторами, но чаще использовали взрыватели от гранат. С содроганием вспоминаю до сих пор о нашей мальчишеской бесшабашности при добывании детонаторов. У ручных гранат типа РГ-42 детонатор вытаскивался легко – надо было только сдвинуть крышечку на корпусе. А вот с «лимонками» (типа Ф-1) было сложнее – взрыватель вкручивался в корпус и силы пальцев иногда не хватало, чтобы его выкрутить и тогда он зажимался зубами и таким образом вывёртывался. Чтобы довести вывернутый из гранаты взрыватель до состояния, позволяющего вставить в него бикфордов шнур, делали просто – надпиливали корпус (алюминиевый) и обламывали эту трубочку, мы уже знали в каком месте нужно пилить. Быстро мы тогда учились «военному делу». По-видимому, Господь был милостив к нам, потому что не было ни одного несчастного случая при разряжании гранат и при самом процессе добычи рыбы с помощью взрывчатки. А как мы «добывали» рыбу? В деревянных, окрашенных зелёной краской, ящиках, притащенных нами, было по два «кирпича» тола и по три шашки в середине ящика. В центральную шашку вставляли детонатор, в него – сантиметров 50 бикфордова шнура, закрывали крышку на защёлки, поджигали шнур и два мальчишки, взяв ящик за ручки, забрасывали его с берега подальше. После чего все драпали от речки и падали на землю. Огромной силы взрыв не заставлял себя долго ждать, всё содержимое реки вместе с корягами и прибрежными кустами взлетало «до небес» и потом с грохотом возвращалось в реку и на берега. Река буквально становилась белой от погубленной рыбы, которая уже спокойно уплывала по течению, так и не доставшись большей частью никому. Ведь многие ребятишки и плавать то не умели. Это варварство было вскоре пресечено. Взрывчатку изъяли во всех домах и под угрозой сурового наказания мы больше такой рыбалкой не занимались.

Косить выходили рано. Ещё только начинает сереть, а дядя мой по старой привычке (после войны он уже не был председателем колхоза, но Петрака – так его звали в селе – по-прежнему уважали и слушались) уже всех поднимает. Сборы были быстрыми, косы отбиты и подготовлены ещё с вечера, завтрака никогда не было. Луга были разные: ровные, покрытые кочками, кустарником, местами залитые водой. Косьба – это тяжёлая работа, особенно без достаточных навыков, когда косу с размаху воткнёшь в одну кочку, садишься на вторую и, упёршись ногами, вытаскиваешь инструмент, а сзади уже окрик бывалых косарей (юнцов всегда ставили впереди – не увильнёшь) «давай быстрей, а то пятки обрежу». Конечно, пятки нужно сберечь, но откуда силы будут «быстрей» при таком возрасте и питании. Как-то находились – кому же хочется, чтобы шла недобрая молва о тебе, как о слабаке.