Владислав Щербак - 37 трагедий науки. Биографии учёных

© Владислав Щербак, 2016

ISBN 978-5-4483-5585-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пройти чрез тернии – мелочная забава. Пусть острые шипы раздирают одежду и кожу, хищно целят в глаза. Пусть разум шалеет от боли. Потеряв осторожность, всем истрепанным телом, всей истерзанной сущностью рвешься к свету… Всё это вскоре заканчивается, омываются и затягиваются раны, штопаются либо меняются одежды, а милосердная память опускает все недавние боль и отчаяние на глубины. А то и превращает тяжелое воспоминание в забавное приключение, словно добрая фея.

Потому вряд ли применимо это простенькое «Per aspera…» к ученым, избравшим свержение незыблемых прежде условностей ради истины. Для многих из этих удивительных людей истина становилась крестом, который они несли всю жизнь. И порой не столько терзала тяжесть этой ноши, хотя на неё постоянно накидывали путы непонимания и отрицания всякие «добродеи», сколько мучило собственное сомнение, предательски вкрадывающееся и разъедающее разум и душу.

Любое противостояние с общественными стереотипами есть трагедия. А особенно в науке, где степенный мозг обывателя, пусть даже обремененного учеными регалиями, всем существом противится обновлению мира. Препятствие, во многом более трудное и опасное, нежели гладкая скала, стоит перед одиночками. Имя ему – непонимание. Осознание нелепости соизмерения пользы человечеству от выстраданного открытия с царствующим невежеством порождает драмы одиночек. Они скрывают от мира свои муки и слезы, пытаются держать горделивую осанку, но жизнь нещадно бьёт их, как океан треплет фрегат об острые рифы.

Остается лишь истина, которую часто не сразу, крадучись, осторожно принимает человечество, как капризное и пугливое дитя раскрывает рождественский подарок. А после, пусть запоздало, склоняется в благодарности перед теми, кто подарил миру новый свет.

Им в поклон и эта книга.

Гипатия Александрийская, портрет Гаспаро (?), 1908 год.

«Сохраняй свое право на размышление, мыслить неправильно лучше, чем не думать совсем».

Огонь, устроенный мракобесами, пожирал не просто свитки, которые стоили многих состояний и хранились бережнее, чем золото – умирал целый пласт мыслей и чаяний лучших людей прошедших веков.

Но для Гипатии эти свитки значили большее – они, словно друзья, развлекали её в детстве, и, будто наставники, давали назидания в юности. С ними она связывала своё будущее. В треске горящих папирусов ей слышались стоны. Гипатия кричала от ужаса. Крепкие руки рабов по приказу отца удерживали её, а она отчаянно вырывалась, чтобы хоть что-то спасти.

Отец был здесь же. В его глазах она читала такое же немыслимое отчаяние. Он едва сдерживал себя от того, чтобы не кинуться на оголтелую толпу и… умереть в тот же миг. Он сопереживал её горю, утешал, но тщетно. Наступающая кровавая эра в лице глумливых религиозных фанатиков зажгла в её сердце боль, которая оставалась с ней до самой смерти. Скорой смерти.

Она родилась в 370 году. Её отец часто с гордостью вспоминал о том, какого почет был оказан ей, едва родившейся – сам император Юлиан Отступник вознес её над своей головой и сказал:

«Никогда этот ребенок не будет носить кроткого христианского имени. Я посвящаю его первому из богов – Зевсу Гипату. И нарекаю Гипатией!»

Гипатия была дочерью астронома, механика и математика Теона. Они жили на территории Мусейона. Так называли академию, жемчужину научной мысли Египта, стены которой помнили Эвклида и Клавдия Птолемея.

В таком месте и с таким окружением одаренная девочка Гипатия заискрилась талантами, приняла познание как судьбу и не искала себе иного будущего, кроме как в служении науке. Александрийцев дочь Теона восхищала:

«Афина по уму, Гера по величественной осанке, Афродита по красоте».

В двадцать лет она сменила светлые одежды на тёмный плащ философа-ученого и стала преподавать в Мусейоне учения Платона и Аристотеля. Её замечательные комментарии к лучшим трудам, будь то «Начала» Евклида или «Арифметика» Диофанта, дополняли классические работы свежими рассуждениями и служили лучом, помогающим постичь страждущим величие мудрых. Гипатии внесла целый ряд изобретений и усовершенствований, будь то астролябия для мореходов, планисфера – подвижная карта звёздного неба, дистиллятор или ареометр, измеряющий плотность жидкостей. Об ученых специализациях тогда не было речи, и все существующие академические науки Гипатия знала в совершенстве.

План города Александрии, начало I тысячелетия.

Многострадальная Александрийская библиотека, хранителем которой являлся отец Гипатии, была разграблена во времена Цезаря, восстанавливалась Антонием, горела при Аврелии. И, наконец, разместилась в великолепном храме Серапеуме, который скорее был домом науки, нежели молельней богам.

В 391 году под давлением христианских епископов император Феодосий подписал указ об уничтожении храмов прежней языческой пантеистической религии. Следуя этому закону, александрийский епископ Феофил направил свою пасту на уничтожения Серапеума. Когда за ученых вступились горожане, он обратился за помощью к войскам. Солдаты не могли ослушаться волеизъявления своего императора, они разбили ворота храмового комплекса, впустив внутрь храма толпы христианских фанатиков. Вскоре небольшая горстка защитников была растерзана, статуи порушены, библиотека сожжена.

Развалины Серапеума.

Казалось, что потрясение вероломством и величина утраты на века остановили движение к свету науки. Однако несломленный Теон в снятой усадьбе открывает в городе школу астрономии и механики. Оказалось, что часть рукописей перед разгромом ученикам удалось вынести под одеждой. Постепенно воссоздаются приборы. Единственным неприятным условием для существования школы становится запрет Теона на преподавание философии.

Помалу прогрессивные преобразования в академические лекции вносит Гипатия. Её слава оставляет позади популярность отца – на обучение приезжают ученики из разных стран. Её бывший подопечный епископ Птолемаиды Синезий выверяет с ней богословские труды. На одной лавке в её школе, как прежде было заведено в Мусейоне, сидят рядом христиане и язычники. Растоптанный огонь знаний не затухает, а находит подобие былому очагу и снова разгорается вопреки окружающей серости.