Сергей Бойко - Мой ВГИК, или глаза Бога. Перепросмотр

«…В наше время так легко и сытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба озабочен знать, что говорят и думают подданные короля…» (А. и Б. Стругацкие, «Трудно быть богом»)

Я досидел до конца экзамена и отвечать пошел самым последним, когда в аудитории уже никого кроме нас двоих не было.

– Присаживайся! – сказал Авербух и указал на стул.

– Я не готов, – сказал я, стоя рядом с преподавательским столом. – Я не могу.

Авербух вскинул голову и внимательно на меня посмотрел.

– Да ладно! Что так?

Я не мог смотреть ему в глаза. Мне было стыдно. В голове вертелось только одно: и он – тоже?! Я был ошарашен, растерян и не видел для себя иного выхода.

– Вы меня не поняли. Я – не могу! – повторил я и положил копию повестки на край стола.

Это было похоже на обвал. Я был одновременно и жертва, погребенная под обломками, и гора, освободившаяся от лишнего груза. Тяжесть и облегчение. Как после схода лавины.

Экзаменационный билет я положил рядышком, забрал свою зачетку и вышел вон.

Прежде, чем настраивать себя на армию, я сначала немного потрепыхался.

Я знал, что будет непросто. Только не знал, как.

Для начала я сдал оставшиеся экзамены.

Затем попытался перевестись с ФЭСТа на ИЭФ – инженерно-экономический факультет. Я переговорил с деканом этого факультета, и он пообещал помочь и по осени зачислить меня на третий курс без дополнительных экзаменов, – ФЭСТ высоко котировался в Лестехе, и его студентов с удовольствием принимали на другие факультеты. Добрый декан направил меня на летнюю практику в учебно-производственные мастерские, и я там честно отработал положенный срок. Но с переводом ничего не получилось. Декан смущенно извинялся и намекал, что на него надавили.

Стало проще. Если бы декан взял меня на факультет, не было никакой гарантии, что особист не продолжил бы свои наезды и искусы. Ясность избавляла от страха неизвестности. Определенность освобождала от забот. Хотя бы на пару лет.

Я ушел в армию 10-го ноября 1973-го года. Я служил в частях ПВО. Когда срок службы перевалил на третий год, я добавил на рукав третью годовую нашивку, и ребята уважительно стали называть меня «моряк».

Я демобилизовался 30-го ноября 1975-го года.

Куратор нашей институтской группы, правильная и строгая молодая дама, стращала нас армией, будто тюрьмой, пытаясь воспитать страх и послушание. Когда я через два года демобилизовался и пришел в институт забрать оставшиеся там документы – по-моему, профсоюзные – мы нос к носу столкнулись с ней на «сачкадроме», просторном фойе на первом этаже. Она с напряженной улыбкой сообщила, что теперь я могу восстановиться на ФЭСТе на ту же специальность – «системы дистанционного управления летательными аппаратами». Я, конечно, рассмеялся бы ей в лицо, но вы же знаете мою скромность и нелюбовь к демонстрациям! Я вежливо отказался. Мне показалось, она вздохнула с облегчением…

Меня ждала увлекательная жизнь и работа на филиале киностудии Министерства обороны СССР в Болшево – сначала в качестве осветителя, а потом в должности ассистента кинооператора. А еще через пять с половиной лет, в 1981-м году, пройдя предварительный творческий конкурс, я успешно сдам вступительные экзамены и буду зачислен во ВГИК на сценарный факультет.

Такой же предварительный творческий конкурс я прошел и в Литературный институт. Но я выбрал кино, потому что экзамены у киношников были на месяц раньше, чем у литераторов.

Так я оказался в мастерской Василия Ивановича Соловьева и Людмилы Александровны Кожиновой. Позже к ним присоединится Валентин Константинович Черных, автор сценария оскароносного фильма «Москва слезам не верит», наш третий мастер, который очень скоро станет самым первым.

В «учебке» в Загорске, перед «малым дембелем», мне сразу присвоили звание сержанта, как отличнику по всем статьям. Не видать бы мне этого звания, – да я о нем и не мечтал никогда, хотя по паспорту чистился «хохлом», а все знают, кто такой хохол без лычек, – не стал бы я сержантом, если бы меня не освободили от физкультуры.

Зимой я еще худо-бедно пробежал на лыжах «десятку» на третий разряд, но по весне я бы ни в жисть не осилил зачетные пять кэмэ в полной выкладке и противогазе! Мне подфартило: от смертельного кросса меня спас панариций на большом пальце левой руки. Садюга-фельдшер вырвал ноготь, залупил кожу на пальце и с удовольствием почистил фалангу стерильным рашпилем; намазал косточку мазью, вставил кусочек марли и забинтовал. Потом он несколько раз с удовольствием вырывал эту марлю, снова чистил кость, накладывал мазь, вставлял новую марлечку и снова туго забинтовывал. Все это время я был освобожден от физкультуры.

Так я получил внеочередное звание сержанта.

Меня оставляли в учебке инструктором, но я отказался, потому что подал заявление в Военный институт иностранных языков и посчитал нечестным попусту занимать место в учебке и освободил вакансию более подходящему выпускнику.

Я ушел в армию, в регулярные войска – в Подмосковную «тайгу». А там, когда пришло время поступать в Военный институт, мне пришел отказ – в связи с тем, что я превысил возрастной ценз. Мне уже был двадцать один год, а у них там брали только молоденьких, как девочек в балетную школу.

А под конец службы в армии справедливость восторжествовала, и меня разжаловали в младшие сержанты!

Это было торжественно и чудно – летом, на плацу, во время утреннего построения полка, под барабанную дробь.

– Сержант Бойко, выйти из строя! – скомандовал начальник штаба.

Я вышел и встал рядом с барабанщиком.

Сотни глаз с удивлением таращились на меня – сочувственно, испуганно и насмешливо.

Штабной писарь, чеканя шаг, вынес на плац красную бархатную подушечку, на которой лежали канцелярские ножницы, и остановился рядом со мной.

Начальник штаба зачитал приказ.

Под барабанную дробь дежурный офицер торжественно срезал мне по «сопле» с каждого погона – прямо как шпагу над головой сломал! Осталось только в кандалы – да на каторгу. Но обошлось.

– Встать в строй!

Я вернулся на свое место.

Вы меня спросите, за что тебе такая честь, Серёжа? Да я и сам не знаю, если честно. За шоколадный загар, неотличимый от южного, вот за что!

Я приобрел этот загар в последнее лето своей срочной службы, принимая солнечные ванны буквально каждый погожий день, отдыхая между дежурствами, вместо того, чтобы спать в казарме. За этим делом меня и застукал на пляже начальник штаба. Я должен был дрыхнуть в своей постели, но я был тут, среди юных тел капитанских дочек и сынков – не отличимый среди них, будто родной.

В это время высокая комиссия из округа внимала песням начштаба полка, который представлял им наши достопримечательности. Он как раз хвастался перед генералом большим чистым прудом с вышкой для прыжков и дорожками для плаванья, когда боковым зрением засек среди загорелых тел мои кирзовые сапоги. По его незаметному сигналу штабной писаришка «секретно» подхватил мои шмотки и удалился в сторону военного городка.