В. Фролов - Андрей Пастухов. Кто он?

– Вы, молодой человек, – несколько фамильярно спросил штабс-капитан у сидевшего рядом Андрея, – наверное, впервые в этих краях, что так жадно смотрите на все вокруг?

– Нет, ваше благородие, еду второй раз, а смотрю как заново, – несколько смутившись, ответил Андрей.

– Завидую вам, батенька, – с тоном сожаления продолжал офицер начатый разговор, – а я так утратил вкус созерцания, проезжаю по этой дороге уже который раз.

Оживились и другие попутчики, прислушиваясь к разговору военных.

– Вы меня простите, ваше благородие, но я полагаю, что иногда восприятие зависит от морального состояния и настроения человека.

– Не задумывался над этим, но, по-видимому, не без этого, ведь мне, признаюсь, надоел этот Кавказ, – нахмурившись, сказал штабс-капитан.

– К нашему человеческому недостатку относится, что мы не всегда находим в себе силы противостоять моральным и физическим невзгодам и от этого не всегда постоянны в восприятии и суждениях.

– Истина глаголит вашими устами, – как бы спохватившись, вставил чиновник. – Только не согласен с тем, что я, например, должен радоваться, окружающие виды рассматривая, если меня на Кавказ тоже силком тянут.

– Простите меня, – несколько робко из-за того, что он пытается вмешаться в столь серьезный разговор старших, краснея, сказал Андрей, – но как можно оценивать с этой точки зрения поэзию Лермонтова, посвященную Кавказу, куда он был сослан?

– Ну мы, слава Богу, не Лермонтовы, – недовольно пробурчал в ответ чиновник под неодобрительный молчаливый взгляд своей «половины», показывая, что нет смысла продолжать разговор на эту тему.

– Я вас, батенька, понимаю, – наклонился штабс-капитан к Андрею, – от нашего настроения красота кавказской природы не померкнет, можете не сомневаться. А если вам удалось победить свое настроение, то вы в ней себя обрести можете. А на наше стариковское брюзжание не обижайтесь, простите наши слабости, – похлопывая молодого человека по колену, примирительно закончил офицер.

Старый кавказец не мог ехать молча и, понимая, что Андрей, как младший, стесняется продолжить начатый разговор, спросил его:

– Для прохождения службы едете, батенька?

– Так точно, по службе, – еще несколько стесненно ответил Андрей.

– Я тоже. Из отпуска возвращаюсь. Съездил в деревеньку, что на Рязанщине, мать-старушку навестил. А теперь снова в армейскую лямку впрягаться придется. В Царских Колодцах мы квартируем. На Кавказе я с 1870 года, с Терским драгунским пришли туда.

– Простите, как мне вас можно называть? – проникаясь доверием к пожилому офицеру, спросил Андрей.

– И то правда. Попроще зовите, Максим Максимович. Предупреждаю, – улыбнулся штабс-капитан, – не тот, лермонтовский, а так, свой, обыкновенный, каких на Руси много, как и Иванов Ивановичей, только что фамилия не Максимов. А вас как зовут?

– Андреем.

– Так-то лучше, нам вместе еще долго ехать. Если не возражаешь, Андрей, – переходя на дружеско-покровительственный тон, сказал Максим Максимович, – то я могу кое-что рассказать.

– Мы тоже с удовольствием послушаем, так что и нас не исключайте, – попросила дама, давно прислушавшаяся к разговору мужчин.

– В таком случае почту за честь рассказать нашему обществу о том, что сам познал или из первых источников знаю, ведь я тоже участник многих здешних дел по инженерному корпусу, – галантно наклонив голову в сторону дам и улыбнувшись, сказал офицер.

Карета только что миновала мрачное Балтийское ущелье, где, сжатый отвесными скалами Мат-Хоха и Адай-Хоха, со звоном бесновался Терек. Впереди открывалась широкая солнечная долина.

– Подъезжаем к аулу Чми, а долина и на самом деле называется Солнечной, – пояснил Максим Максимович. – Небольшие сооружения, что у аула кучно сосредоточены, – это усыпальницы местных жителей.

– А что за развалины видны недалеко? – спросил Андрей.

– Это разрушенное укрепление, когда-то запиравшее Джераховское ущелье. Дальше, слева, за Тереком, вы обратите внимание на камешек, – улыбнулся рассказчик.

– Камешек! – удивленно, почти одновременно вскрикнули обе дамы.

– Там не камешек виднеется, а целая гора лежит у самого русла, – уточнил Андрей.

– Не настаиваю на своем, – шутливо приподняв кисти обеих рук, сказал Максим Максимович. – Так это и есть знаменитый Ермоловский камень.

Не удержался, чтобы не посмотреть на огромный валун, даже чиновник, все еще напускавший на себя личину равнодушия к окружающим путников красотам.

– Теперь это единственный, можно сказать, памятник, связанный с именем Алексея Петровича Ермолова, – продолжал рассказчик, – а ведь он в то бурное время налаживал постоянную почтовую и транспортную связь России с Грузией и всем Закавказьем. Видите впереди высокую сторожевую башню? Так это селение Ларс, там немного поразомнемся, а потом я расскажу о дороге, по которой мы имеем теперь возможность быстро и с таким комфортом передвигаться.

Теснина Терека стала снова сужаться, нарастал гул бушующего потока, усиленный и повторенный эхом от отвесных скал, уходящих в небо. Начиналось Дарьяльское ущелье. Максим Максимович снова обратился к попутчикам:

– Такой Военно-Грузинская дорога стала в 1863 году. Пять лет продолжались работы по ее улучшению. Составил проект и руководил работами известный инженер Статковский. Много в нее заложено труда человеческого, и многие русские, грузины и ироны костьми легли здесь.

– Кто такие ироны? – спросил Андрей.

– Местных жителей, потомков древних аланов, так называют. Название «осетины» мы, русские, взяли у грузин, да так оно и закрепилось теперь.

Дорога все круче и круче. Умолк рассказчик. Терек властвует над душой и разумом человека, проходящего или проезжающего. У него хватило силы пробить себе дорогу в каменной толще Бокового хребта, но стоило человеку приложить разум и руки, и он рядом с Тереком проложил дорогу. Так кто же сильней? Человек. Своим разумом и волей.

– Сколько верст тянется ущелье и почему так называется? – кричит Андрей, считая, что сейчас, под впечатлением, надо узнать об этом.

– Двенадцать верст. По-персидски Дариал значит «дорога по ущелью», и они же, персы, называли его «Вратами аланов». Грузины ущелье называют «Арагвис кари», то есть Арагвские ворота, или «Овста кари» – ворота в Осетию, – тоже кричит в ответ Максим Максимович и, успокаивая попутчиков, добавляет: – Осталось немного. Потерпите, и мы увидим свет божий.

Щель Терека стала светлеть, клубящийся туман ускользал вверх и носился клочьями в разные стороны, казалось, тоже от радости, что есть куда вырваться после столь тесной щели Дариала. Вскоре дорога, как бы споткнувшись в своем беге о непреодолимый выступ скал, круто взметнулась влево, сходу перемахнула через Терек и на какой-то миг замерла прямым участком перед грозным укреплением, возвышающимся на усеченной вершине черной скалы. Внизу и ближе, у самой дороги, распростерлось серое приземистое крепостное сооружение с высокими круглыми башнями, изрезанными узкими щелями бойниц.