Иван Твардовский - Родина и чужбина

Малая родина, как названы поэтом родные места, "…для всякого художника, в особенности художника слова, писателя…, имеет огромное значение".

Это о малой родине вообще. А вот строки Александра Твардовского из очерка "На родных пепелищах" (1943 г.) о своей личной малой родине, зауженной до родного хутора Загорье, уничтоженного злыми силами в первые годы коллективизации: "Не нашел вообще ни одной приметы того клочка земли, который, закрыв глаза, могу представить себе весь до пятнышка и с которым связано все лучшее, что есть во мне. Более того — это сам я как личность. Эта связь всегда была дорога для меня и даже томительна".

Эти слова мне бесконечно дороги и милы, поскольку я так же чувствую и так же, закрыв глаза, всегда мог представить "все до пятнышка", что нас окружало в детстве. И я рад, что брат не забыл об этом сказать в своем творчестве.

Наш родной загорьевский хутор перестал существовать в 1931 году, когда мне было шестнадцать. Семья была вывезена на гиблое спецпоселение в Зауралье, на таежную реку Лялю. Возврата в родные места так и не произошло. Сложные обстоятельства тех лет разбросали всю семью кого куда. Но в душах своих, не преувеличивая, могу сказать, все мы бережно хранили память о своей малой родине. И где бы ни случалось нам жить и работать, мы с трепетом вслушивались и вчитывались в каждую новую строфу Александра Трифоновича, где упоминались родные места, смаковали и заучивали наизусть стихи "На хуторе Загорье", "Поездка в Загорье", "За тысячу верст", «Братья», — словом, каждую строку с эпизодами из пастушеской поры нашего детства, что волновало и нежно трогало наши чувства.

Проходили годы и десятилетия, но все не было случая ступить ногой на отчую землю, "…где таинству речи родимой на собственный лад приобщен". Удерживала все та же причина: раз уж почти вся жизнь прошла под знаком "социальной неполноценности", то и заявляться туда было не с руки.

Но вот весной 1977 года я получил письмо от старшего научного сотрудника Смоленского областного музея-заповедника Раисы Моисеевны Минкиной. Она обращалась ко мне с просьбой подумать и попытаться изготовить что-либо для экспозиции, посвященной А. Т. Твардовскому, поскольку было ей известно, что по профессии я резчик по дереву и знаю работу по интарсии. К тому времени одна из моих поделок находилась в музее Смоленского пединститута. "А не предложить ли макет нашей бывшей загорьевской усадьбы?" — задумался я. И снова вспомнились строчки Александра Трифоновича о родных местах: "И с годами с грустью нежной Меж иных любых тревог Угол отчий, мир мой прежний Я в душе моей берег". И еще: "И шумы лесные, и говоры птичьи, И бедной природы простое обличье Я в памяти все берегу, не теряя За тысячу верст от родимого края".

Все продумав и взвесив, я отправил в Смоленский музей письмо, предлагая для экспозиции А. Т. Твардовского макет загорьевской усадьбы в масштабе один к пятидесяти. Ответ из Смоленска пришел незамедлительно: "Предложение принимаем, желаем успеха".

С июня до половины октября возился я с этой работой. Макет изготовил, упаковал и отправил багажом пассажирской скоростью из Абакана. Все это происходило в Ермаковском районе Красноярского края, где я проживал в поселке Танзыбей. До ближайшей железнодорожной станции Абакан, где можно было сдать мою посылку багажом, 150 километров. Как туда добраться с такой ношей? Но в знак памяти об Александре Трифоновиче — авторе "Василия Теркина" — помогли мне воины местной части, расквартированной в те годы на окраине Танзыбея. К сожалению, не могу уже назвать имени того политрука, который так понимающе отнесся к моей просьбе. В общем, посылка была отправлена, и, к моему удивлению, без оплаты: в адрес государственных организаций отправления багажом производились бесплатно. А в последних числах октября я вылетел из Абакана в Москву, оттуда поездом добрался до Смоленска и сразу же узнал, что посылка уже в багажном отделении. Это было как раз по моему расчету: я бросился в эту дорогу, чтобы самолично присутствовать при вскрытии упаковки и узнать, каким будет первое впечатление о моей работе у сотрудников музея. Слава Богу, все обошлось хорошо: посылка дошла без повреждений, в музее встретили меня тепло. Я был очень рад, что экспонат всем понравился и было определено место для его экспозиции.

Мог ли я предвидеть тогда, что макет станет основой для восстановления нашего хутора Загорье? Такой возможности не исключал. "Угол отчий, мир мой прежний Я в душе моей берег" — строки из «Теркина» (глава "О себе"). Эти слова поэта не могли не вызывать желание каждого, кому дорого имя Александра Трифоновича, чтобы как-то представить, а еще лучше наглядно обозреть, каким же был этот столь дорогой сердцу поэта мир всех его начал. Это вот и было тем чувством, которое заставило меня взяться за макет усадьбы.

Макет стал чуть ли не событием для смолян, и его не обошла молчанием пресса. Областная газета "Рабочий путь" 1 ноября 1977 года поместила информацию под заголовком "Дар музею", где были такие слова: "Макет хутора Загорье — родины выдающегося советского поэта Александра Трифоновича Твардовского — выполнил его родной брат Иван Трифонович и передал в дар Смоленскому областному музею". Эта же газета 22 декабря 1977 года опубликовала очерк Н. Полякова "Рукой настоящего мастера". В нем рассказано обо всем том, что побудило брата поэта взяться за эту работу, какими средствами и с какой тщательностью была она выполнена.

Перед возвращением в Сибирь я пригласил фотокорреспондента из "Рабочего пути" сфотографировать макет, уже выставленный в экспозиции. Снимки получил, находясь уже в Танзыбее. Отличные снимки. Я послал их А. И. Кондратовичу, Ю. Г. Буртину, В. В. Дементьеву, П. С. Выходцеву и некоторым другим исследователям творчества брата, полагая, что для них это будет любопытно. Я не ошибся — все они ответили сердечными письмами, одобряли мою работу, благодарили. Может быть, тогда и пронзила сердце боль: ведь ничего этого нет. На месте хутора — поле. И оказывается, это чувство испытал не только я. Вскоре фото появилось в печати. И на страницах "Литературной России" 31 марта 1978 года был напечатан очерк В. В. Дементьева "Поездка в Загорье". В нем я прочитал: "Великое дело сделал Иван Трифонович, но думается мне, что, пока есть время, пока не заросло волчьим мелколесьем широкое русское поле, пока живы еще родные и близкие поэта, мы обязаны, мы должны, мы призваны восстановить хутор Загорье и для себя, и для будущих поколений, которые проторят сюда незарастающие тропы".

Должен добавить, что В. В. Дементьев, получив от меня фотографию макета, оставил все свои дела в Москве и отправился на Смоленщину, чтобы еще и еще коснуться душой к "Полю поэта", как назвал он одну из глав своей книги о российской поэзии "Исповедь земли". Вместе со смоленским поэтом Юрием Пашковым они добрались до загорьевских полей, повстречались тогда с живыми современниками Александра Трифоновича на его малой родине.