Андрей Жариков - Полигон смерти

Далеко от райцентра, в открытой степи я побывал со своим переводчиком в ауле, где было всего три глинобитных дома. Жили в них хозяин-старик и два его сына. А возле аула бродили лошади. Бескрайние просторы, тишина и скука. По-русски старик говорил плохо. Ребятишек в ауле было много, и все одеты в тряпье, чумазые и прыщавые.

Радиоактивность в ауле невысокая, ниже нормы. Но, зная скорость спада радиоактивности, можно определить, какой она была, когда над аулом прошло «грязное» облако. Видимо, значительно больше. Жалоб на головные боли не поступило. Ребятишки здоровы.

На четвертый или пятый день переводчик познакомил меня с начальником отделения милиции. Младший лейтенант, молодой, красивый казах. Служил в армии. Вся его команда состояла из троих сотрудников. Никаких нарушений, как он говорил, в районе нет.

— У тебя есть машина, а у меня винтовка, — сказал он сразу же после рукопожатия. — Поедем за архарами…

— Нельзя бить архаров, — сказал я, — запрещено.

— Кому нельзя? Мне, начальнику? — удивился он. — Я добывал много архаров.

— Ладно, поедем, — согласился я. — Проверю шерсть архаров и, если мясо не заражено, сделаю жаркое для москвичей.

Выехали с восходом солнца. Равнинная степь, как море, просматривалась до самого горизонта. Впереди открывались невысокие лобастые возвышенности, на склонах которых белели отары овец. Когда обогнули угловатую гору, я впервые увидел картину осени в предгорье и залюбовался ею. Кое-где виднелись небольшие рощицы. Деревья повсюду пожелтели. Березки словно карабкались к вершинам холмов.

Мы подъехали к чабанам. Я угостил их сыром и колбасой. Пастухи что-то сказали на своем языке.

— Они благодарят тебя и предлагают ягненка на бешбармак, — перевел младший лейтенант. — Отказываться нельзя, обидятся.

— Овцы государственные, — ответил я. — А вот посмотреть овцу вблизи мне очень нужно.

Старик с проворностью юноши приволок овцу к машине. Я достал из багажника дозиметр и убедился, что животное не посыпано атомным пеплом. Небольшое колебание стрелки вполне допустимо — овца целый день под солнцем.

Никто из казахов даже не поинтересовался, зачем я проверяю их живность прибором, не было разговора и об атомных взрывах. Никаких подозрений, никаких жалоб на здоровье. Не было ни одного случая гибели овец.

Отъехали не так далеко, когда младший лейтенант похлопал меня по плечу:

— Останови! Лиса!..

Выйдя из машины, милиционер стоя выстрелил из винтовки.

— Готова! — крикнул он и пошел вверх по склону высоты.

Вскоре принес красивую лисицу.

— Упитанная — значит, шкура не будет линять. Тебе на память, — он бросил огненно-рыжую красавицу в машину.

Я достал дозиметр, проверил: никакой радиоактивности.

— Не бойся, лиса чистая, не пыльная, потому что облизывает себя, — сказал младший лейтенант.

Вечером начальник райотдела милиции позвал меня в гости. Глинобитное жилище внутри нисколько не хуже квартир в кирпичном доме. В одной из комнат на шкурах архаров, разбросанных на полу, сидели гости. Младший лейтенант называл каждого по должности в том порядке, как они расположились: начальник райотдела КГБ, второй секретарь райкома партии, заместитель предисполкома, директор школы, секретарь райкома комсомола, председатель колхоза… Они поочередно поднимались и, когда я пожимал руку, называли имя и фамилию. Для меня поставили низенькую скамеечку.

Появилась белая скатерть. Старая казашка — мать милиционера — принесла таз с горячим, душистым бешбармаком. В объемных старинных мисках лежали горками огурцы, помидоры, головки лука, чеснока. Кто-то разрезал хлеб и наделял всех большими кусками. Хозяин поставил перед каждым гостем пиалы для шурпы бульона из баранины — и граненые стаканы для хмельного. Один из гостей раскупоривал бутылки и дополна наливал подставленные стаканы. Я сказал было, что коньяк не годится пить стаканами, но военком одернул меня:

— Здесь свои порядки.

Мне было позволено есть ложкой. Все другие гости брали бешбармак, засучив рукава, пальцами и отправляли себе в рот, запивая из пиалы горячей шурпой, таков обычай.

Ко мне подсел секретарь райкома и сказал тихо:

— Скрыл я от тебя бурты зерна в степи. Подумал, что донесешь о задержке отправки. А у нас транспорта мало. Давай завтра проверим, не заражено ли. Я знаю, зачем ты приехал…

Проверив три бурта примерно по 50 тонн пшеницы, я ужаснулся: прибор показал большой уровень радиации. Неудивительно: зерно с зараженного поля собрано в одно место.

— Судить нас будут, если мы отправим зерно на мукомольные заводы и отравим тысячи людей, — сказал я.

— Что делать? — спросил перепуганный секретарь.

— Сжечь! — посоветовал я, что и было сделано в тот же день.

Утром я проснулся от возбужденных голосов. Вышел умыться и понял: начался «степной дождь». Ветер поднимал мусор и гнал его по улице. Опавшие листья, сено — все перемешалось с пылью и летело выше крыш домов. Небо потемнело. Может ли удержаться на земле радиоактивная пыль после такой бури? Ее гонят с возвышенных участков в березовые околотки и камышовые долины не только потоки дождевой воды, но и ветер. Никто не может утверждать, что наши площадки, над которыми взрывались атомные бомбы, не присыпаны радиоактивной пылью.

Однако искать радиоактивные пылинки в степи за две — три сотни километров от полигона, хотя бы и через несколько дней, бессмысленно. Тем более их не может быть через год. Радиоактивные вещества представляют опасность лишь в первые часы после выпадения, когда их воздействие наивысшее, а затем они ослабевают в сотни раз. Облако дыма и пыли, значительно осевшей при слабом потоке воздуха уже на первых километрах своего пути, уходит высоко в небо. Оно расширяется до нескольких десятков километров, и концентрация пылинок в его одном кубическом метре ничтожно мала. На землю за двести километров от места взрыва выпадает так мало радиоактивных микропылинок, что обнаружить их можно лишь высокочувствительным прибором, и то не повсеместно. Об этом свидетельствует практика дозиметрической разведки за многие годы исследования районов, над которыми проходило «грязное» облако…

— Ну, «командующий», что будем делать? — услышал я голос доктора. — Пыль даже в постель проникла, а в лаборатории она все колбы загрязнила, на столах чертиков рисовать можно. Долго это продолжаться будет?

— Думаю, до вечера не успокоится, — ответил я, поскольку уже не раз наблюдал подобные пыльные бури.

Вечером буря действительно выдохлась, и над горизонтом, за который уже опустилось солнце, красным огнем долго горел небосвод. Ко мне пришел одноногий немой переводчик. Он выразительно объяснил жестами, что завтра будет последний солнечный день, а потом начнутся дожди. Всюду расползется непролазная грязь, самолеты не смогут взлететь, автомашины не доберутся до города.