Наталия Будур - Гамсун. Мистерия жизни

Туре Гамсун спросил отца, почему тот это сделал. «Пусть ему безразлично, что на него обрушится волна народного гнева, но ведь человек-то этот ему не нравился! Отец ответил:

– Из чистого рыцарства, больше нипочему!»

Это «чистое рыцарство» и есть объяснение некрологу, от которого Гамсуна отговаривали все родные. Вероятно, в некотором роде это же «чистое рыцарство», боязнь повторить путь своего героя Иваро Карено и предать идеалы молодости легли и в основу желания защищать фашизм до конца...

Как бы то ни было, но, в соответствии с решением правительства, и Гамсун, и его жена, и двое сыновей были признаны подлежащими аресту и суду.

26 мая Мария Гамсун была помещена в тюрьму в Арендале, а самого Гамсуна 14 июня отправили в больницу.

В последней книге «По заросшим тропинкам» (другой вариант русского названия – «На заросших тропинках») Гамсун пишет:

«26 мая начальник полиции Арендала приехал в Нёрхольм и объявил, что берет мою жену и меня под домашний арест – на тридцать дней. Меня заранее об этом не предупредили. Моя жена, по его приказу, отдала ему все мои ружья. Однако через некоторое время я был вынужден написать ему и сообщить, что у меня остались еще два больших пистолета, привезенных с последней Олимпиады в Париже, которые он может забрать, когда ему будет угодно. И еще я написал, что не буду воспринимать „домашний арест“ буквально, ведь у меня большая усадьба и за хозяйством надо присматривать.

За пистолетами вскоре приехал помощник ленсмана из Эйде.

14 июня меня увезли из собственного дома в больницу в Гримстад, а жену мою отправили за несколько дней до того в женскую тюрьму в Арендал. И присматривать за усадьбой у меня не стало никакой возможности. Это было очень печально, ибо хозяйство осталось на совсем еще молодого и неопытного работника. Но делать было нечего.

В больнице молодая сестричка спросила меня, не хочу ли я сразу же лечь в постель – ведь в «Афтенпостен» было написано о моем "подорванном” здоровье и о том, что «я нуждаюсь в лечении». "Благослови вас Господь, деточка, я вовсе не болен, – отвечал я, – и еще не приезжал в вашу больницу человек здоровее меня, я всего-навсего глух!” Она, верно, решила, что это я так пошутил, но не стала вступать со мной в разговор. Нет, не захотела она со мной говорить, и все остальные сестры во время моего пребывания в больнице тоже не нарушили молчания. Единственным исключением была старшая сестра, сестра Мария».

В первое после ареста время Гамсуна больше волновал не предстоящий суд, а любимая усадьба, в которую было вложено столько сил и любви, не говоря уже о деньгах. Однако вскоре забота о Нёрхольме отступила на второй план, потому что писатель понял, что судить его вовсе и не собираются...

В больнице в Арендале Гамсун провел 30 дней, а затем его перевели в больницу в Гримстад.

«23 июня меня отвезли к следователю, – вспоминал Гамсун. – Он встретил меня с ухмылкой:

– У вас должны быть еще деньги, помимо указанных в протоколе!

Я лишился дара речи и воззрился на него.

– Я не сижу на мешке с деньгами, – ответил я наконец.

– Само собой, но...

Мое состояние, как я и указал, – это около двадцати пяти тысяч наличными, двести акций издательства «Гюльдендаль» и усадьба Нёрхольм. Да-да. Ну а как же быть с авторскими правами?

Если следователь может мне что-нибудь сообщить по этому вопросу, я буду ему очень благодарен. Сдается мне, что я, как писатель, не могу рассчитывать сейчас на хорошее положение дел.

Боже, как же я его разочаровал! И как разочаровал всех тех, кто надеялся прибрать к рукам мое «огромное состояние», покопаться в нем. Но как бы там ни было, мое состояние велико, слишком велико. И я не собираюсь забирать его с собой в могилу.

Допрос был проведен очень вежливо, правда, он ничего и не решал. На многие вопросы следователя я отвечал уклончиво, чтобы не раздражать без нужды этого милого человека. Следователь Стабель фанатично ненавидит Германию и верит, пусть даже вера его с горчичное зерно, в святое и неоспоримое право союзников уничтожить немецкую нацию и стереть ее с лица земли. К тому, что опубликовано из материалов допроса, я добавлю лишь несколько деталей.

Он спросил меня, что я думаю о национал-социалистическом обществе, членом которого я состоял здесь, в Гримстаде.

Я отвечал, что в этом обществе были люди много лучше меня. Но я промолчал о том, что там было не менее четырех врачей, чтобы не называть какой-нибудь категории лиц.

Из его речей я сделал вывод, что слишком хорош, чтобы принимать участие в нацистском заговоре.

Там были и судьи, сказал я.

Да, к сожалению. А как я отношусь к преступлениям немцев в Норвегии, о которых стало теперь известно?

Поскольку начальник полиции запретил мне читать газеты, то знать я об этом не могу.

Неужели я ничего не знал об убийствах, терроре, пытках?

Нет. До меня доходили смутные слухи перед самым арестом.

Но ведь этот мерзавец Тербовен, получавший приказы непосредственно от Гитлера, истязал и убивал норвежцев пять лет. Слава Богу, мы выстояли – мы, но не вы. Вы считаете немцев культурным народом?

Я не ответил.

Он повторил вопрос.

Я посмотрел на него и не ответил.

– Если бы я был начальником полиции, я бы разрешил вам читать все газеты. Рассмотрение вашего дела откладывается до двадцать второго сентября».

Так началось мучение Гамсуна, ибо по-другому процесс над ним назвать невозможно.

Прежде чем рассказывать о суде и последних годах жизни писателя, нам бы хотелось напомнить читателю, что Норвегия – страна молодая с «пылким» чувством национального сознания, которая очень эмоционально относится ко всяким проявлениям бесчестия и предательства.

Предметом гордости всего норвежского народа являлся Гамсун. Он был кумиром народа.

«Писатель всегда таков, каким его хочет видеть нация, – пишет норвежский писатель Гейр Поллен. – В Норвегии, которая до сих пор выглядит застенчивым прыщеватым подростком на фоне большинства других наций, понятие „писатель“ неразрывно связано с великими национальными задачами, или, вернее сказать, ПРОЕКТОМ, поскольку речь идет о проекте, продолжающемся уже сто пятьдесят лет, и о том, как понятие „Норвегия“ обрело свое национальное содержание, то есть как Норвегия стала норвежской. Так уж сложилось, что Норвегия – одно из самых молодых независимых государств в Европе. Моложе ее только те страны, что появились на карте после падения „железного занавеса“.