Николай Борисов - Иван III

Своих сторонников Юрий набирал среди таких же, как и он, глубинных людей: галицких лесовиков-промысловиков, свободолюбивых и диких вятчан. Уверенный в своей тяжелой земной силе, он питал глубокое презрение к врагам и потому постоянно давал им обыгрывать себя в хитросплетениях политической игры. Запустив дело до полной безнадежности, он вдруг словно пробуждался и начинал буйствовать. И тут случалось чудо: судьба вновь оказывала милость своему беззаботному любимцу.

Люди, подобные Юрию Звенигородскому, могли существовать лишь в это удивительное время, когда на пути от ордынского улуса к Московскому государству Северо-Восточная Русь на какое-то краткое время (одно-два поколения!) оказалась предоставленной сама себе. Старый порядок рушился на глазах, а новый еще не сложился. В этой стихии расплавленной государственности и расцветали люди, подобные звенигородскому воителю. Опоздав на Куликово поле, он взял свое в лихом походе «в татарскую землю» в 1399 году и вбил свой гвоздь в гроб Золотой Орды.

Одни историки считали Юрия принципиальным защитником феодальной раздробленности и потому — исторически негативной личностью. Другие полагали, что у него была какая-то оригинальная «политическая программа» (83, 59). Однако ничего определенного (если не считать умозрительной схемы противостояния свободолюбивого русского Севера и холопствующего Юга) они сказать о ней не могли. Третьи лишь печально констатировали: «Нет оснований видеть в галицких князьях представителей „удельно-княжеской оппозиции“, но и об их стремлении поднять знамя Дмитрия Донского также нет свидетельств» (115, 93). При всем том историки обычно как-то упускают из виду одно простое обстоятельство. Мятеж Юрия был прежде всего делом оскорбленной чести. Среди тогдашней русской аристократии такие порывы встречали полное понимание и сочувствие.

Как и положено харизматическому лидеру, Юрий ощущал себя избранником небес. Его отношения с Богом выходили за рамки обычного ритуального благочестия. С ранней юности пленившись тихими речами радонежских старцев, князь всю жизнь жертвовал на храмы, чтил святыни, а главное — старался елико возможно избегать греха. Как и его великий отец, Юрий знал, что копье святого Георгия может удержать не всякая рука…

Эпическая фигура Юрия Звенигородского исполнена шекспировского трагизма. Могучий разрушитель «рабского прошлого», он был обречен на гибель под колесами не менее рабского будущего. Времена благородных витязей, побеждающих дракона, но не способных победить собственную гордость, заканчивались. Приближались времена мирных холопов «государя всея Руси». И своевольный Юрий (а также и все ему подобные) неизбежно должен был быть признан «язвой общества».

Противник Юрия Звенигородского, Василий II был его полной противоположностью. Он был поздний ребенок. В год его появления на свет отцу исполнилось 44 года, а матери — немногим менее. Как все последыши, он, вероятно, был тщедушен и слабоват здоровьем. Единственный наследник, он вырос в своих московских теремах под усиленным надзором бабок и мамок, без шишек и синяков, но зато и без азартного духа потешных дворовых сражений. Сознание своей исключительности в сочетании с острым чувством физической неполноценности рано испортили его характер. В его поведении высокомерие смешивалось со склонностью к самоуничижению. Он трусил — и впадал в ярость от собственной трусости. Поэтому его героизм всегда носил несколько истерический характер.

Мать Василия, княгиня Софья, обучила его всем тонкостям придворных интриг, раскрыла перед ним все тайны восточноевропейских дворов. Ее холодная злоба порой пугала Василия не меньше, чем дикая сила звенигородского дядюшки Юрия. Ненависть к Юрию ему внушили с пеленок. В итоге он стал панически бояться его, хотя и старался скрыть страх под маской высокомерия.

Великий князь Василий Дмитриевич не смог воспитать сына героем. Во-первых, он просто не успел заняться этим, скончавшись в год, когда наследнику исполнилось десять лет. Во-вторых, он и сам был далеко не героем, этот осторожный и довольно бесцветный человек. Как личность Василий I, несомненно, уступал своей властной и честолюбивой супруге.

Однако по иронии судьбы изъяны воспитания и душевного склада Василия II оказались важными достоинствами для правителя, призванного покончить со смутой. Во имя собственного спасения он должен был создать некую Систему, которая только и могла противостоять стихийной силе Юрия и других паладинов хаоса.

«Король умер… Да здравствует король!» — такова была суть известий, которые доставил младшим Юрьевичам во Владимир запыленный гонец из Москвы. Василий Косой извещал братьев о своем восшествии на московский престол. Однако оба Юрьевича отказались признать старшего брата своим господином и великим князем. Свой отказ они, по свидетельству летописца, объяснили брату так: «Аще не восхоте Бог да княжить отец наш, а тебе мы сами не хотим…» (18, 149). В решении Юрьевичей можно усмотреть некую принципиальность. Их отец в своей борьбе основывался на принципе престолонаследия от брата к брату, то есть «по старшинству». Теперь, после кончины Юрия Звенигородского, старшим по династическому положению среди потомков Ивана Калиты оказывался Василий Васильевич. Таким образом, сохраняя верность принципам, которые исповедовал их отец, Юрьевичи должны были уступить Москву своему недавнему сопернику.

Раскол среди Юрьевичей объяснялся, вероятно, не только принципиальными соображениями. На «личный момент» указывает и формулировка ответа младших братьев Василию Косому — «а тебя мы сами не хотим». Высокомерный тон ответа, несомненно, был зеркальным отражением надменного тона послания к братьям нового московского правителя. Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный менее всего хотели оказаться в подчинении у своего жестокого и властного брата. К делу примешивалась и острая жажда мести. Сложившаяся в момент кончины Юрия ситуация позволяла им наконец-то посчитаться с Василием Косым за давние обиды. Своего родного брата они ненавидели и боялись куда сильнее, чем двоюродного брата, Василия Васильевича. Этого последнего Юрьевичи попросту презирали. Им казалось, что при необходимости они смогут расправиться с ним так же легко, как это делал их отец. В довершение ко всему Василий Косой, кажется, был настолько упоен своим новым положением, что даже не подумал о возможной измене братьев. Воистину, никогда человек не бывает так слаб, как в минуту своего триумфа…

Решение младших Юрьевичей отложиться от Василия Косого было, по существу, первым самостоятельным выступлением на исторической сцене князя Дмитрия Шемяки. Именно он, а не его простоватый и набожный младший брат, был инициатором этого «мятежа среди мятежников». Здесь уместны будут несколько штрихов к портрету Дмитрия Шемяки. В момент кончины отца ему было около 26 лет (169, 106). Это был коренастый крепыш (изучение костных останков князя, взятых из его гробницы в Новгороде, позволило определить его рост — около 168 см (169, 212), обладавший незаурядной физической силой. Последнее подтверждается его прозвищем. «Шемяка» (Шеемяка) — силач, способный любому «намять шею». Люди такого склада часто бывают от природы добродушны и невозмутимы. Однако если вывести их из равновесия — они действуют с яростью и силой раненого медведя…