Николай Борисов - Иван III

Вторая волна репрессий была направлена против той части местной знати, которая никоим образом не была замешана в литовских интригах. Вся вина этих людей заключалась в их богатстве. Государю нужны были их земли и их деньги. Ну а поводы для расправы, разумеется, всегда можно было найти в отравленном ядом зависти и доносительства новгородском обществе.

Прибрав к рукам собственность новгородцев, князь Иван как бережливый хозяин решил пустить в дело и их самих. Ведь он испытывал недостаток не только в землях, пригодных для поместной раздачи, но и в самих кандидатах на роль помещиков. Все люди, равно как и все земли, давно уже были «при деле». Ломать сложившуюся систему в Северо-Восточной Руси было хлопотно и опасно. В этом Иван смог наглядно убедиться, когда около 1483 года в ответ на роспуск некоторых боярских «дворов» (возможно, с целью использовать бывших боярских боевых холопов в качестве помещиков) он натолкнулся на резкое недовольство таких виднейших представителей московской знати, как братья Василий и Иван Тучко Морозовы, и вынужден был вскоре прибегнуть к арестам (82, 239). Но такими мерами увлекаться не следовало. Проще было черпать новых помещиков не из боярской челяди, а из взбаламученного новгородского моря. Именно этим и нужно объяснять третью волну новгородских репрессий, направленную против средних слоев городского населения — «житьих людей». Тысячи этих бедолаг были согнаны со своих насиженных мест и отправлены в принудительном порядке на юг, в московские земли. Те из них, кому больше повезло, получили поместья; другие пополнили собою население городов-крепостей по Оке, где почти каждый житель был одновременно и воином-пограничником.

Черпая в Новгороде материальные и человеческие ресурсы для своих военно-политических нужд, Иван III не хотел, однако, полностью истощать весь потенциал великого города, превращать его в безлюдное пепелище. Напротив, он предполагал сделать город главной базой московской военной и торговой экспансии в Прибалтике. Значительная часть торгово-ремесленного населения Новгорода осталась на месте и даже — благодаря активной наступательной политике Ивана в Прибалтике — получила новые возможности для развития своей предпринимательской деятельности.

Воспитанные суровыми реалиями монголо-татарского ига, московские князья, как никто, умели выжимать из своих подданных все соки, не доводя их при этом до полного вымираниН.Более того, они умели заставить людей работать, — людей, переживших катастрофу и потерявших веру в себя; людей, склонных к беспробудному пьянству и самоуничтожению. Унаследовав этот уникальный опыт пяти поколений Даниловичей, Иван III блестяще применил его в новгородском деле. Он отнял у Новгорода и бросил в кипящий котел московской государственности все, кроме одного — возможности начать все заново. И новгородцы (среди которых значительную часть составляли теперь переселенцы из Северо-Восточной Руси, создававшие здоровую конкуренцию для старожилов) воспользовались этой возможностью.

Перевернув последнюю страницу в летописи Господина Великого Новгорода, испытываешь какую-то непонятную грусть. Кажется, что вместе с этим причудливым сообществом из русской истории уходит нечто важное, необходимое для полноты жизни. Исчезает, так и не развившись в полной мере, особый способ существования людей. Привыкшие к обычному выбору между самодержавием и хаосом, мы как-то теряемся перед обществом, которое не являлось ни тем, ни другим…

Конец Новгородской боярской республики не стал концом Новгорода. Город перестал быть уникальной столицей бескрайней лесной империи, но стал важнейшим элементом в системе Московского государства. Эту позднейшую историю Новгорода четко охарактеризовал М. Н. Тихомиров.

«…Присоединение Великого Новгорода к России отнюдь не привело к падению его экономического значения. Наоборот, после присоединения к Российскому государству Новгород поднялся на новую, высшую ступень своего экономического развития…

В специальных работах по истории присоединение Новгорода к Российскому государству, присяга новгородцев Ивану III и увоз вечевого колокола в Москву представляются обычно решительным концом новгородской самостоятельности. Однако было бы неправильным представлять дело так, будто Новгород сделался рядовым городом Российского государства, отличаясь от других городов только большим богатством и многолюдством. Правда, в Новгороде сидели и правили великокняжеские наместники, но некоторые остатки прежней новгородской вольности сохранялись еще очень долго…

В Новгороде XVI века мы найдем традиционное деление города на концы. О пятиконецких старостах, как представителях населения, известно из документов конца XVI века. Существовали также купецкие старосты…

Длительное время сохранялось и представление о существовании особого Новгородского государства. Русские цари XVI века, согласно официальным документам, садились на все российские „государства“, в том числе и на Новгородское. В дипломатической практике XVI века сохранялся обычай вести переговоры со шведскими королями при посредстве новгородских властей…

Даже после „государева разгрома“, то есть после похода Ивана Грозного 1570 года, Новгород еще жил полнокровной экономической жизнью. Конечно, ужасы „государева разгрома“ не были забыты, их жестокие следы остались в городе, но его экономика была только нарушена, а не подавлена в корне. Дальнейшее падение экономического значения Новгорода было связано не столько с событиями 1570 года, сколько с потерей Россией выхода к Балтийскому морю. Разорение посадского населения в 1570 году не могло быть полностью ликвидировано в условиях Ливонской войны, а потеря выхода к морю жестоко ударила по новгородской торговле. Поэтому 1570 год все-таки стал переломной датой в истории Новгорода XVI века, после которой намечается постепенное падение его экономического и культурного значения» (149, 310–311).

Слава Великого Новгорода как столицы русского Севера отошла в область истории. Однако новгородский «взнос» в фонд создания единого Русского государства оказался решающим. С падением Новгорода Москва стала расти с необыкновенной быстротой.