Константин Станиславский - Письма 1886-1917

Целую ручку Екатерине Николаевне и обнимаю Вас, поздравляю с новым сезоном. Как никак – с ссорами, иногда с нетерпимостью, иногда и с жестокими выходками, капризами и другими недостатками,- а мы все-таки десять лет оттрубили вместе. Для России и русских – это факт необычный. Дай бог оттрубить еще столько же и научиться любить достоинства и не замечать недостатки, от которых, увы, в 45 лет трудно, хотя и надо избавляться. Поздравляю с десятилетием.

3/16 августа 1908. Вестенде

Выезжаю 11-го; 12-го в Берлине – в Каммершпиле 6, 13-го выезжаю в Москву, 15-го приезжаю, 16-го днем (в 10 часов) заседание в конторе, вечером свободен; 17-го, вероятно, надо будет побывать на фабрике.

293*. Вл. И. Немировичу-Данченко

Вестенде. 5/18 – 908

Дорогой Владимир Иванович!

Заглядывая в будущее или в предстоящие монтировочные работы, наталкиваюсь на необходимость драпировки под наш занавес. Она нужна будет как для 2-го акта "Ревизора", чтоб убавить сцену, так и для 1-го акта "Синей птицы". Как там, так и во втором случае драпировки должны быть на третьем или четвертом плане, так как, ввиду узости павильона, на первом плане их ставить нельзя, ничего не будет видно с боков.

No 1 – наши обычные сукна;

No 2 – новые сукна; подделать их, как первые сукна и занавес, т. е. сукно того же типа, а рисунок подрисовать и кое-где, только для выпуклости, подшить шнур. Рисунок, как на занавесе;

No 3 – боковые сукна того же тона и только рисованный рисунок занавеса;

No 4 – половик черный – будет грубо, а серый – можно ошибиться; придется пробовать.

Кроме того, давно уже следовало бы сделать одну или две падуги под рисунок занавеса. Те падуги, которые у нас висят, теперь очень не сходятся с сукнами.

Скажут, что я фантазирую и впадаю в расточительность, но это не так. У меня в виду соединить четыре пользы:

1) Необходимость сукон для "Синей птицы" и "Ревизора". Они непременно должны быть под занавес, так как при этом будет понятно, что при обычном устройстве сцены и на данный случай – решили отодвинуть декорацию назад. Занавески не обратят на себя внимания, к ним привыкли. Если же делать специальные занавески, то их причислят к самой декорации и будут спрашивать: что это, собственно, означает: комната Хлестакова в каком-то фантастическом шатре из богатых материй?

2) То же необходимо и для "Синей птицы".

3) Из этих сукон я бы сделал юбилейную декорацию. Чайка – это наш герб 1. Серый занавес с рисунком – это наши национальные цвета. Все это связано с театром и уместно при юбилее точно так же, как и портреты Чехова и Морозова.

4) На будущее время как сукна, так и падуги сослужат нам службу.

Сегодня опять от одного русского, москвича, с которым здесь познакомился, слышу, что в Малом театре наверное идет "Труп" Толстого?!! 2

Поклоны всем.

294*. О. Л. Книппер-Чеховой

Дорогая Люба! 1

Напиши мне номер квитанции, по которой багаж отправлен из Вестенде. Его можно узнать по наклейке на уцелевшем сундуке, если ты его не потеряла между Берлином и Москвой. Да не поручай этого горничной Дуняше, так как она недотепа, ни Епиходову, так как он обольет чем-нибудь уцелевший на сундуке номер,- и тогда все пропало.

Ответное письмо не отдавай Фирсу – он из скупости не наклеит марки.

Присылай скорее, так как, чорт побери, желтого дуплетом в угол 2– я без номера квитанции отправления ничего здесь сделать не могу.

Погода у нас все средняя. По утрам немного солнца, а после обеда ветер, и вечером холодно.

Целую тебя, моя дорогая Люба.

До скорого свидания.

Вестенде -5/IX-1908 г.

295. Из письма к М. П. Лилиной

Дорогая Маруся.

Ехал хорошо и все время с музыкой и пением. Арендс оказался добродушным евреем. Он увлекается старинным инструментом 17 века. Это ручная фисгармония. Преинтересный звук. Он чудесно играет и поет с аккомпанементом. Все время наше купе привлекало внимание. Я заказал ему такой инструмент для театра.

…Сегодня смотрю в Каммершпиле "Лизистрату".

Нежно целую тебя, детей. Напоминаю обещание Игорю, Кире – осторожнее купаться.

296. Из письма к М. П. Лилиной

…Был в Каммершпиле. Смотрел "Лизистрату". Чудное помещение, скверная сцена и ужаснее ужасного все на ней, начиная с лепной декорации и до последнего костюма и исполнения. Это балаган и притом очень плохой. Постановка – шенбергская (по шуму и бессмысленному гаму и резкости) и архиповская – по безвкусному новшеству 1. Кончилось в 9 1/2. Днем спал – не знал, куда деваться. Выпил чаю у Байера. В 10 часов попал в кабачок "Nachtasyl" – там меня узнали. Много открылось там секретов; […] московский кабачок "Летучая мышь", очевидно, сделан под впечатлением этого 2. И там есть музей глупостей, но не остроумный, тяжелый, нудный. В 11 часов там запирают. Попал на Unter den Linden в другой кабачок. Там выходят мужчины и женщины и очень прилично поют берлинские "вицы" {В данном случае – шуточные песенки (нем.). }. Скука, в 12 был дома. Спал хорошо.

…Крепко и нежно обнимаю. Будьте, здоровы и берегите друг друга. Нежно любящий и благословляющий тебя, Киру, Игоря

Среда 13 авг. 908

297. Из письма к М. П. Лилиной

22 авг. 1908

…Я, слава богу, здоров. Устаю, но не жалуюсь, так как работа идет хорошо. Однако – по порядку. Простились с заграницей и приехали в 1 1/2 часа ночи на границу. Возмутительнее и отвратительнее я ничего не видал. Имей в виду. Дело происходит так. Отбирают паспорта, загоняют всех в огромный зал и там, как школьников, запирают. Осмотр ручного багажа. Потом всех сгоняют, как баранов, в угол. Отворяется окно, и пьяная рожа жандарма показывается в нем. Начинают безграмотно выкликать имена – так, например, Вагау (Вогау), Пириворовщикова. Я кричу нарочно – на смех – басом: "Здесь". И мне выдают женский паспорт Ольги Тимофеевны. Тупость и бессмыслица. Отдают паспорта кому угодно. Получив паспорт, выгоняют на платформу. Там в тесноте расставлены сундуки. Уже 3 часа ночи. Мы с бабушкой сидим и ждем. Рядом с нами доктор Соловьев со всей семьей (фомичевский зять). Подходит к нам чиновник. Ему дают квитанцию, и он требует паспорт. Читает паспорт и нагло осматривает всю семью Соловьевых. Не по вкусу они пришлись ему, и он командует: "Валяй". Грязные солдаты выкладывают все новые платья и кладут якобы бережно, на другой сундук. Чиновник спрашивает: "Есть у вас что-нибудь?" "Нет". Находит какую-то вещь, купленную за границей. Чиновник принимает совершенно неприличный тон и начинает обличать их чуть ли не как жуликов. Тогда без всякой церемонии все из сундуков, точно назло, выкладывается на пол – белье, кружевные платья – все. Соловьев протестует. Его за это ведут чуть ли не составлять протокол. Та же история повторяется и с нашим соседом. Наши физиономии за поздним временем понравились, и у нас ничего не смотрели. Так провозились до 5 часов утра. Поезд с опозданием на 2 часа тронулся. Кондуктор нас утешает. Вчера была такая же история, и все опоздали на варшавский поезд и там ночевали. Все это делается в конституционной стране. По дури чиновника люди теряют заказанные места и опаздывают к своим занятиям. К счастью, мы не опоздали и остальную часть пути ехали хорошо. На московской станции меня встретил Стахович, и мы поехали домой (около 1-2-х ч. дня). Там пили чай, рассказывали друг другу все, что было за лето. В 5 часов брал ванну. В 6 часов приехал Немирович и вводил за обедом в то, что происходит в театре. Приехали Барановская и Книппер. Обе милы. После обеда, около 8-ми, пошли к Стаховичу.