Константин Станиславский - Письма 1886-1917

Спасибо за помощь Гзовской, очень ценю Ваши труды, но жалею, что занятия происходили так поздно ночью. Напишите, как новые исполнители в "Синей птице" и почему маленькому и слабенькому Павлову дали роль большой и сильной собаки, а большому, сильному Тезавровскому роль маленького котенка?

Спасибо за переписку моих записок, высылайте их как можно скорее, так как мы начали занятия с Марусей 6.

Очень рад, что наша система проникает в недра Художественного театра; ради бога, займитесь педагогикой, у Вас к ней большие способности, Вы не можете себе представить, какую пользу Вы принесете Художественному театру и как это крепко свяжет Вас с ним 7.

Что сказать Вам о себе и о нашей жизни? Стало холодно, частые бури, туманы, балкон заставлен шкапом, духовые печки пахнут угаром. Говорят, что я поправляюсь, но я этого не чувствую или, вернее, не замечаю. Тянет в Москву отчаянно, но нет еще сил, чтоб сделать переезд. Посижу два часа – и уже устал, пройду из своей комнаты в столовую (три раза происходило это путешествие) и снова валюсь на диван от усталости. Большую часть дня лежу в кровати и слушаю чтение. Штат Красного Креста весь изменился и, конечно, к худшему, вошли бездарные дублеры; уехал главный фельдшер, которого было бы тщетно заменять, так как это невозможно 8. Страшная тайна о "Карамазовых" наконец раскрыта, и недоумеваю, почему из этого делали тайну; это – гениальный выход из затруднительного положения театра 9.

Начались ли Ваши уроки, это меня очень интересует; вообще очень жду Вашего письма, соскучился очень без известий о Вас и Ваших деяниях. За болезнь еще больше к Вам привык и привязался. А если что и порицаю в Вас, то это от любви и оттого, что очень Вас ценю, ставлю высоко и хотел бы, чтоб и все так относились. Спасибо за глину; лепил из нее короля для "Гамлета", вышел, но не очень. Посылаю Вам наш семейный снимок в углу веранды, там снят и король. А как у Вас дома, что Митя и его ножка, как его бронхит? Как Ваши почки, как здоровье Ольги Ивановны 10? Ждем также Вашей, хотя бы краткой, критики на "Карамазовых". Как, по-Вашему, играла Ольга Владимировна 11и почему она мне ничего не пишет?

Написал бы еще много, но Маруся жалуется, что отнялась рука. Пишем Вам это письмо почти две недели. Читаю газеты, но по ним ничего не понимаю.

Обнимаю крепко, как и люблю. Понемногу узнаю о подробностях своей болезни и о том заботливом и нежном участии, которое Вы в ней принимали. Словами не сумею Вас так поблагодарить, как бы хотел; со временем попробую это сделать на деле. Привет Вашим, Митю крепко целуем. И все-таки беспокоимся, что давно ничего о Вас не слыхать. Еще раз обнимаю.

Ваш

Милый Сулер, хотела написать от себя, но, право, рука онемела. Очень без Вас скучно. Кисловодск стал совсем глухой провинцией.

Целую Вас, Митю и Ольгу Ивановну.

355 *. Г. Н. Федотовой

29/сент. 910

Кисловодск

29 сентября 1910

Дорогая и горячо любимая

Гликерия Николаевна!

Пишу потихоньку от докторов. Ваши письмо и телеграмма так растрогали меня, что я не могу не ответить Вам сам.

От Вашего письма повеяло теплом и чем-то родным, и снова захотелось видеть Вас и говорить с Вами.

Спасибо Вам за память и любовь, за чудесное письмо и за добрые пожелания жене, детям и мне 1.

Целую Ваши ручки так же крепко, как и люблю.

Жена и дети шлют Вам лучшие пожелания.

356. Вл. И. Немировичу-Данченко

Телеграмма

Сегодня один из лучших дней моей жизни. Сейчас узнал непостижимое известие о превращении "Мизерере" в "Карамазовых" 1. Восхищаюсь гигантским трудом театра, читаю скрытые письма 2, знакомлюсь с прошлым и умиляюсь до слез всему, что пережито.

Хвала Вашему директорскому гению, наполеоновской находчивости, энергии. Любуюсь, горжусь и люблю Вас всем сердцем.

Слава всем дорогим товарищам за их огромный и талантливый труд. Ура! Театр еще силен, его деятели талантливы, солидарны и трудоспособны. Если только половина гигантской работы удалась, я кричу ура и рукоплещу, как психопат, и радуюсь, как ребенок. Поздравляю и люблю всех.

До слез тронут и бесконечно благодарен госпожам и господам абонентам первого абонемента, почтившим меня своим лестным и дорогим для меня вниманием 3. Хотелось бы высказать им свою благодарность, если б нашлась форма, не похожая на рекламу.

Кроме того, сегодня два юбилея. Трижды счастливый день. Обнимаю Вас, потом всех товарищей и сослуживцев, создававших, работавших и любивших наш театр. Поздравляю всех юбиляров "Федора" – нашего спасителя и кормильца. Вспоминаю с участием двести потрясений дорогого Москвина, двести надрывов Вишневского на сцене, а Бурджалова и Александрова – за кулисами 4.

Крепко обнимаю их. Да хранит всех вас господь.

Искренно преданный и братски любящий Вас

357. Вл. И. Немировичу-Данченко

Телеграмма

Радость безмерная. Получили Вашу вторую телеграмму-монстр 1. Бесконечно благодарны. Вчера томился впечатлениями, не мог телеграфировать. Поздравляем Вас и всех победой таланта, труда, опыта. Победа огромная, открывающая перспективы. Уже мечтаю об иллюстрации "Мира" в первой половине будущего года и "Войны" во второй половине сезона, юбилейной 2. Зачем мы не с Вами в эти знаменательные для театра дни. Рвемся к Вам. Искренно любим Вас, товарищей сослуживцев.

358*. Вл. И. Немировичу-Данченко

22 окт.

Дорогой Владимир Иванович,

вот и я наконец пишу Вам, и то только по делу. Хочется написать Вам длинное письмо в ответ на то, которое Вы прислали жене во время моей болезни, но для этого письма нужно вдохновение, а я, как назло, ослаб за эти последние дни. Кроме того, такие письма необходимо писать самому, а мне строжайше воспрещено брать в руки перо, хотя я уже могу владеть им уверенно. Ограничусь благодарностью за это трогательное письмо и признанием в том, что оно меня растрогало до слез 1.

Перехожу к делу. Конечно, с Добужинским надо приступать к работе, не может же театр зависеть от моей болезни 2. Советую только быть осторожным с Добужинским, так как в вопросах чисто режиссерских и в вопросах сценической мизансцены его легко сбить. Уйдя от своего художественного плана, он начинает блуждать и путаться. Моя мизансцена рассчитана на неподвижность, даже при самых быстрых темпах тургеневских полуводевилей. Этот внутренний темп водевиля я надеялся достигнуть быстро сменяющимися душевными приспособлениями. А что, если мое затянувшееся поправление продержит меня на положении больного еще многие месяцы! На меня нападает отчаяние от медленности хода выздоровления. Я точно замер на одном месте, дошел до бульонной котлетки, до вставания с постели на два часа в день, и дальше этой точки поправление не двигается.