Александр Бовин - 5 лет среди евреев и мидовцев

Хозяин, Стеф Вертхаймер, вписывает все окружающее в трехмерную систему координат: экология, искусство, качество. Сам Вертхаймер входит в «золотую десятку» наиболее богатых людей Израиля. И, что не одно и тоже, — самых уважаемых.

Пробыли там весь день. Не среди качества, а среди экологии и искусства.

С точки зрения дел внутрипосольских, весь январь колдовали вокруг политотчета. В основном — срезали углы и добавляли вату. Уходили от однозначной жесткости, определенности оценок. На юрфаке меня когда-то учили: всякое сомнение толкуется в пользу подсудимого. Вот и сейчас, в комиссии по помилованию, если голоса у нас разделяются поровну, проходит более мягкое предложение. В мидовском же, посольском варианте всякое сомнение толковалось в пользу усекновения текста. Иногда это было правильно. Но только иногда.

Рони Мило — Американский посол Эдуард Джареджан — Борьба за повышение зарплаты — Трагедия в пещере Махпелай

В первый день февраля был у мэра Тель-Авива Рони Мило.

Мило — ликудовец, но умеренный. Относительно молодой, но уже побывал министром внутренних дел, полиции, окружающей среды, труда и благосостояния. Динамичный прагматик. Он работает со вкусом, ему интересно быть мэром огромного по здешним масштабам мегаполиса, погружаться каждый день в уймищу проблем и решать их. Образованный, умный, интеллигентный человек, который, вспомним законы Мэрфи, далеко еще не достиг уровня своей некомпетентности.

Для разминки поговорили об Иерусалиме и Тель-Авиве. Иерусалим — это город-символ, религиозный центр, святой для всех евреев. И поэтому — столица. А Тель-Авив — это символ современного Израиля, рассуждает мэр, это — глоток свободы, воздух нашего времени. Тель-Авив живет в обстановке терпимости, он объединяет, стирает различия. Тут нет проблем между арабами и евреями, между светскими и ультрарелигиозными, между крайне левыми и крайне правыми. В нашем обществе, пронизанном контрастами, противоречиями, антагонизмами очень важно иметь такой город. И моя задача — сохранить, поддержать атмосферу демократичности, возможности самовыражения каждого человека.

Тель-Авив, продолжает Мило, это и центр культуры, и центр деловой жизни. И, можно сказать, центр абсорбции, где тысячи и тысячи репатриантов нашли свою судьбу.

Мило не скрывает проблем, порожденных скоростной урбанизацией (перенаселение, грандиозные пробки, смог, преступность и т. д.). Это — общие, «цивилизационные» проблемы, и мы будем их решать.

После разминки — «решая, походя мелочь дел». Приглашаются соответствующие специалисты. Прошу разрешения соорудить забор, отделяющий посольство от муниципального тротуара. Забор, конечно, уже сооружен, но требуется легализация. Прошу выделить напротив посольства часть улицы для стоянки автомашин. Прошу согласия на сооружение перед посольством будки для полицейского. По первым двум пунктам Мило, поглядев на специалистов, не возражает. По пункту третьему специалисты говорят, что будку надо ставить за забором, чтобы она не «съедала» часть тротуара. Мэр с ними соглашается.

Дружеские контакты с мэром Тель-Авива и впоследствии были полезны. И всегда — приятны.

2 февраля разразилось ЧП — первое и, слава Богу, последнее при мне чрезвычайное происшествие в посольстве. Один из сотрудников, человек вроде бы легкий, уравновешенный, вдруг заявил, что «по заданию спецслужб» (израильских и российских) его жена сожительствует с работниками посольства и с израильтянами, что при помощи технических средств его квартира взята под постоянное наблюдение, жизнь его в опасности и что если «произойдет непоправимое», он завещает находящиеся в его сейфе 27 тысяч долларов дочери и матери.

В ночь с 1-го на 2-е, приставив кухонный нож к горлу жены, он заставил ее «сознаться» в работе на «спецслужбы». Два дня продолжались непрерывные беседы с ним, с его женой и вокруг них. Даже в «секретной комнате» заседали. Пришли к выводу, что человек серьезно заболел, перестал контролировать себя и что его надлежит срочно отправить в Москву. Он отнесся к этому довольно спокойно. И 3 февраля вместе с сопровождающим сел в самолет. В МИД мы позвонили, попросили встретить.

27 тысяч долларов в сейфе не были обнаружены. В ходе последующего «разбора операции» выяснилось, что в последние 1–2 месяца у нашего коллеги были заметны нервозность, неуравновешенность, быстрые перепады настроений. Но в силу суеты и той коросты равнодушия, черствости, которые не редко, к сожалению, язвят наши души, мы не придали этому значения. Не исключено, что взрыв можно было предотвратить, смикшировать. Корю в этом и самого себя.

Насколько мне известно, потом положение стабилизировалось.

Из МИДа пришли бланки заявок на 1994 год. Просят указать, сколько портретов Ленина и Горбачева нужно посольству. Хотел заказать несколько штук. Но меня остановили: в МИДе, сказали, шуток не понимают. Почти философский вопрос: сколько нужно времени, чтобы перемены в стране отразились на переменах во всякого рода канцелярских «формах».

На «улице» уже конец 1999 года. Передо мной бланк таможенной декларации, который я про запас прихватил в Шереметьево. Требуют «обязательного предъявления» произведений печати, рукописей, видео— и звукозаписей, почтовых марок и т. п. Бюрократия всесильна — она может останавливать время!

В Тель-Авив прибыл новый американский посол Эдуард Джареджан. Мы с ним были знакомы еще с давних времен, когда он служил в посольстве США в Москве. Потом встречались в Штатах. Помню, брал у него интервью для ленты, которую делал по заказу студии документальных фильмов. И вот встреча на новом витке жизни.

Учинили дружеский ужин в Савьоне. Джареджан — блестящий знаток Ближнего Востока. Работал в Бейруте, Аммане, Дамаске. Написал докторскую об Асаде.

Жена Эдуарда — Франсуаза (француженка из Марокко) неплохо говорит по-русски. После ужина отправились в ресторан «Богема», где публика торжественно и шумно чествовала находившихся в Израиле Владимира Васильева и Екатерину Максимову.

Джареджан не долго пробыл в Израиле, всего четыре с половиной месяца. По каким-то своим соображениям он ушел из Госдепа. Кажется, стал работать директором института по изучению международных отношений, созданного бывшим государственным секретарем Джеймсом Бейкером. Мне было жаль расставаться с Джареджаном. У израильтян, если я не ошибаюсь, реакция была несколько иной. Поскольку, если я снова не ошибаюсь, в отличие от своих, известных мне предшественников Джареджан мыслил более широко, более свободно, в смысле — менее «произраильски».

Постепенно стал обостряться вопрос о заработной плате, точнее — о низкой заработной плате. На каждом собрании — дипломаты помягче, наши административно-технические братья покруче — поднимали этот вопрос, требовали от меня, чтобы я теребил начальство.