Михаил Левидов - Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях

Это написано Свифтом в одиннадцать часов вечера, седьмого, через три часа после свидания с Харли.

Да, действительно смешно и странно, что Свифт только теперь начинает догадываться, что его хотят завоевать любой ценой, что он считает честью для себя, что обедает с Харли! Прав Харли – Свифт действительно наивный человек. И не видит себя Свифт хозяйскими глазами Харли, умного человека, сразу смекнувшего, как пойдет его мельница, если пустить на нее неистощимый поток ясной и могучей свифтовской мысли!

Снова свидание и еще свидание. Не на официальных приемах, а на дому, вдвоем или в присутствии ближайших друзей. Конкретное дело Свифта разрешается быстро и успешно, медлительный Харли на этот раз не медлил, уже через десять дней имеется принципиальное согласие королевы – при вигах Свифт не мог этого добиться ряд лет. Правда, остаются еще всякие формальности, и притом у Свифта возникают новые дела: его уже забрасывают и в Лондоне и из Дублина письмами и просьбами о протекции, помощи, но в общем – «через пару месяцев мне здесь нечего будет делать».

Характерно: Свифт с большой охотой оказывает протекцию и помощь в первую очередь своим литературным друзьям вигам. Тщеславное удовлетворение ролью «благодетеля»? Несомненно. Но Свифту ли не понимать, что тут уже начинается измена принципам – не свифтовские ли стрелы яростной иронии разили систему протекции? От нее один лишь шаг до коррупции.

Происходят дальнейшие свидания с Харли. И происходит знакомство Свифта с Генри Сент-Джоном, впоследствии виконтом Болинброком.

Лицо – маска: надменная, бесстрастная; холодные, бледные до прозрачности, словно эмалированные, глаза; бескровная полоска губ; медленные, точные движения.

Не человек – манекен.

Нет, не манекен, а человек; человек всех страстей – обильных, неистовых, бушующих, как сама Англия. Веселый фанатик страстей, раздирающих его.

Почему нельзя быть одновременно грузчиком, ударом кулака убивающим, повздорив из-за девки, своего соперника, и государственным деятелем, вонзающим стилет убийственного красноречия во врага?

Тонким мыслителем, бесстрастно решающим отвлеченную проблему, и буйным картежником, ставящим самую жизнь на карту?

Капитаном судна, одолевающим бешенство бури, и могучим оратором, поднимающим бурю восторга силой своего слова?

Жить несколькими жизнями сразу, как умели жить легендарные люди итальянского Возрождения или конкистадоры эпохи Елизаветы!

Увы, Генри Сент-Джон родился слишком поздно.

Но все то, что можно успеть сделать в этой узкой жизни, он будет пытаться делать, подгоняемый всеми своими страстями и главной, воинствующей, пожирающей его, страстью честолюбия.

Честолюбие сделало его выдающимся оратором, память о котором до сих пор жива в истории английского политического красноречия, и оно же побуждало его претендовать на титул самого распутного в Лондоне человека; честолюбие толкало его на самые опасные политические авантюры, в которых рисковал он головой, и оно же ликовало, когда «весь Лондон» повторял, что Генри Сент-Джон первый осмелился появиться на королевских приемах без парика. Честолюбие управляло его действиями в большом и малом, сделало его, органического атеиста, лидером партии тори, обвинявшей в безбожии вигов, привело его к потере чувства политической реальности и к катастрофе; и новый огненный взлет этой страсти превратил его, политика-банкрота, в талантливого политического мыслителя, учителя Вольтера, гордившегося своей дружбой с этим английским Алкивиадом.

И пусть он не резал хвосты бродячим лондонским псам, но даже в стремлении к славе, к власти не находила полного выхода страстность его натуры; он был героем не только лондонских гостиных, но лондонских кабаков и притонов; он мог к черту послать важное политическое совещание, увлекшись опасными похождениями в лондонских доках; и веру в свою личность, свою «звезду» доводил до того, что не удостаивал замечать окружавшую его политическую реальность, считая ее глиной в своих руках. Более всего опасна таким людям их собственная активность: залог их жизненного успеха – в безучастном дрейфе по воле событий, но горе кораблю, на котором они дрейфуют, если сами они стоят у руля, – волны и ветер, мели и скалы возьмут они в помощь своему бешеному бегу к катастрофе.

Таков Генри Сент-Джон, английский Алкивиад, как назвал его Свифт, и был он единственным из современников Свифта, кто действительно по-настоящему импонировал скромному священнику из Ларакора, до такой степени, что через десяток с лишним лет после их первой встречи, рассказывая миру о себе, полагал Свифт, что рассказывает он о виконте Болинброке.

Вскоре после этой встречи Роберт Харли и Генри Сент-Джон сделали Свифту интересное и важное предложение.

В двух комнатах на Бэри-стрит беспорядок. Слуга Патрик, долговязый, ленивый и добродушный ирландец, привезенный Свифтом из Ларакора, считает совершенно излишним убирать комнаты в отсутствии хозяина и боится их убирать в его присутствии. На столе, на стульях валяются брошюрки и книги, на полу рассыпан табак – утром, одеваясь, Свифт обронил табакерку. Повсюду чернильные пятна, не убрана даже тарелка с остатками утренней овсяной каши – завтрак Свифта. Но Свифту некогда обрушиться на Патрика ураганом своего гнева, от которого крупные слезы катятся из честных и глуповатых его глаз; Свифт только что – а уже десять! – вернулся с позднего обеда в кофейне «Дьявол» в Темпл Баре, он обедал с Аддисоном и Гартом. Он завален работой – только вчера кончил балладу о «Лондонском дожде» для «Тэттлера»; как восхищался ею сегодня Аддисон. Но ведь не для того приехал Свифт в Лондон, чтоб писать баллады и эссе в журналах Аддисона.

А для чего он приехал?

Вопрос нужно решить – Харли ждет ответа.

Мечта последних лет – о создании новой политической партии, народной партии, – приближается ли она к осуществлению?

Народная партия!

Как нуждается в ней Англия…

Эта партия покончит с войной – кровавым полем грязной наживы, не позволит «денежным людям» занять преобладающее положение в стране, защитит единственный здоровый элемент английской нации, сохранивший начала общественной и личной морали, – мелких землевладельцев, потомков кромвелевских йоменов, положит конец позорному заигрыванию с католиками и нонконформистами.

Но эти люди, осыпающие его ласками, нуждающиеся в его помощи, Харли и Сент-Джон, они ведь лидеры не народной партии, еще не существующей, а партии тори?

Это так, но как будто с этими людьми Свифту по пути больше, чем с кем-либо другим. Они кажутся людьми честными, заботящимися об общественном благе, и, во всяком случае, общие пункты «программы минимум» Свифт легко может с ними установить.