Штурм Берлина - Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин

Наши гаубицы находились в самом центре Берлина, в районе станции Берзе, и каждому орудию была поставлена задача разбить дом. Другим путем выбить фаустников и автоматчиков из зданий не была возможности. Артиллеристы сделали своё дело, и железнодорожная станция была с хода взята. Основные силы немцев откатились, но на перекрёстках улиц они оставили фаустников и автоматчиков, преграждавших продвижение танкам и артиллерии.

Наша пехота, где подвалами, где чердаками, а где просто перебежкой по дворам, продвинулась на два квартала и, встретив сильное сопротивление противника, остановилась. Нужна была поддержка танков и артиллерии. Танки двинулись было на помощь, но первые же три машины, дойдя до перекрёстка улицы, запылали, подожжённые немцами.

Пехота законно требовала поддержки артиллерии, но мы, скованные заградительным огнём противника, не могли двинуться с места. Между тем обстановка не позволила действовать с закрытых позиций – это не дало бы нужного эффекта. Действенной могла быть только прямая наводка. Гвардии подполковник Жеребцов потребовал любыми средствами продвинуть наши гаубицы.

Признаться, мне стало как-то не по себе. Я только что вернулся с одного задания – уточнял расположение каждого орудия. Я видел, что представляют собой улицы – это был ад кромешный. За два предыдущих часа я на своём пути каждую секунду встречался лицом к лицу со смертью и уцелел только благодаря счастливой случайности. И по этим улицам предстояло вручную выкатить гаубицы, протащить их к укрытию, где стоят автомашины, а затем, прицепив орудия, на полном ходу проскочить четыре квартала, простреливаемые немцами.

Но разве можно было промедлить хоть минуту с выполнением приказа?

И надо сказать, что орудийные расчёты проявили исключительное бесстрашие. При помощи канатов, а то и просто вручную, под беспрестанным обстрелом автоматчиков орудия были выкачены из простреливаемой улицы.

Но это только часть задачи. Предстояло самое трудное – проскочить под огнём четыре квартала и развернуть орудия к бою.

Чтобы не иметь излишних потерь, я отправил расчёты к месту будущего боевого порядка артиллерии пешком, в обход через проходы, проделанные пехотой, – из дома в дом, из подвала в подвал. Эту дорогу я знал отлично, так как ночью не раз пробирался к командирам дивизионов, находившимся в боевых порядках пехоты.

Затем я собрал шофёров. Их было восемь хороших, обстрелянных ребят. Всех их я близко знал, с некоторыми провоевал уже более трёх лет. Спрашиваю, кто берется проскочить первым.

Все молчат. Но молчание длилось недолго. Я слышу знакомый кавказский акцент:

– Моя машина пойдёт первой, товарищ гвардии капитан!

Это говорил красноармеец-шофёр Николай Григорьевич Марусидзе.

Отдаю приказ "По машинам", сам сажусь к Марусидзе в кабину. Оба молчим. Он спокойно завёл машину, молча посмотрел на меня и с рывка начал набирать скорость. За грохотом мотора выстрелы автоматчиков не были слышны, но то и дело появляющиеся в кабине пробоины показывали, что по нас стреляют. Благополучно проскочили два квартала. Вот впереди Шпрее, и нам надо повернуть направо… Впереди метрах в тридцати разорвался фаустпатрон. Еще секунда, и мы въехали в разостлавшееся при взрыве облачко дыма.

Вдруг Марусидзе слабо вскрикнул. Я только успел заметить пулевую пробоину в стекле и сильно побледневшее лицо шофёра. Руля из руки он не выпускал. Машина рванула ещё сильнее, виляя из стороны в сторону, проскочила тоннель под железнодорожным полотном, и мы оказались в районе расположения боевых порядков артиллерии прямой наводки.

Пушка была доставлена к месту.

Бойцы из орудийного расчёта поспешили к тяжело раненному Марусидзе. У него еще хватило сил выйти из кабины, но когда его принесли в укрытие, он потерял сознание и больше не приходил в себя.

Не суждено было этому пламенному патриоту торжествовать с нами в праздник Победы. Образ этого беззаветного героя навсегда останется в памяти у всех нас, свидетелей его подвига.

Желтовато-бурая пыль висит в воздухе. Небо застилает дым от горящих зданий. Мы с майором Черновым пробираемся по улицам Берлина в полк полковника Лобко.

Я доволен, что попаду к Лобко. Мы познакомились с ним еще в 1943 году на Кубани, во время ожесточённых боёв. Я хорошо помню Лобко как стойкого и храброго офицера, помню, как любили его подчинённые. В соединении мне сказали, что Лобко уже в течение нескольких суток не выходит из боя. От КП, где нас напутствовали, до полка расстояние необычно короткое – всего каких-нибудь 200-250 метров. Но это, если бы можно было итти напрямик. Здесь же, в Берлине, где улицы насквозь простреливаются, приходится петлять, итти дворами, подвалами, ползти, плотно прижимаясь к стенам домов. По пути мы то и дело натыкаемся на десятки переплетённых проводов разного цвета, красноречиво свидетельствующих, как здорово насыщен участок нашими войсками и техникой. Да и вообще "ландшафт" мог только веселить сердце. Куда ни взглянешь – всюду наши самоходные орудия, танки "ИС", столь вдохновляюще действующие своим "пламенным авторитетом" на наших славных пехотинцев, да и вообще на всех нас.

Радость от изобилия техники несколько смягчает все неудобства нашего путешествия. Мы идём, спотыкаясь о кирпичи, перепрыгивая через железные балки, – впереди связной Гребенюк, позади майор Чернов.

Я чувствую по доносящемуся до меня пыхтению, что Чернову с его грузной комплекцией туговато приходится.

Уже совсем близко от цели Гребенюк вдруг приостанавливается:

– Товарищ майор, эту улицу надо как-нибудь побыстрее пробежать. Вот ив того углового дома "он" все время стреляет.

Только мы успели прижаться к какой-то груде кирпичей, перемахнув одним духом улицу, как увидели брызги пыли, отлетевшие от стены. Это предназначавшиеся для нас пули ударились об стену. Благодетельная стена, спасшая нас от пули, оказалась глухой – дальше пути не было. Лишь у самого её основания чуть виднелось отверстие. Гребенюк проворно влезает в дыру, – видно, он уже не раз это проделывал. Я вижу, что лицо майора вытягивается. И действительно, как втиснуть ему свой мощный корпус в эту нору? Но я делаю вид, что всё в порядке.

– Ну, лезь скорее, – тороплю я Чернова.

– Нет, я уже как-нибудь проберусь улицей, а то ведь застряну.

– Да ты попробуй.

Чернов машет безнадёжно рукой, но всё же покорно ложится и каким-то образом втискивает плечи в дыру и затем действительно застревает. С большим трудом Гребенюк его вытаскивает за портупею.

– Ну, вот я тебе говорил, что застряну, – всё еще не веря, что уже пролез, ворчит Чернов, недовольно поглядывая на оторванный погон и желто-бурые от пыли брюки и гимнастёрку.