Юрий Тола-Талюк - Опыт присутствия

8 апреля мне исполнилось 35 лет, а 13 мы с Катей ушли из квартир, где оставалось все наше прошлое, где мы выдержали первые баталии за право семьи на существование. Мы уехали в Городец, и на некоторое время поселились у друзей. Нищенские зарплаты советского человека не предусматривали достойного существования. Требовалось немало времени, чтобы обустроить быт, и нам, на первых парах, пришлось несладко. Этот период не отличался особенными событиями, разве что приходилось часто менять квартиры. Но главное – наша позиция в этих условиях. Когда мы читаем книги о великих людях, монархах, ученых или завоевателях, перед нами возникают какие-то машины исторических свершений, а если мы пытаемся заглянуть в мелочи их быта, то замечаем, что по-человечески они не всегда успешно справлялись с мелочами. Шопенгауэр был желчен, раздражителен и мстителен, мастер дзен-буддизма и великий его знаток, Судзуки, справлялся со своей вспыльчивостью, даже в преклонном возрасте, с помощью колокольчика, в который звонила, видя возбуждение супруга, его жена. Рассматривая эти примеры, невольно задумываешься над тем, как много сил требуется человеку, чтобы защитить главное дело своей жизни. Как много великого похоронил под собой этот житейский, мелочный хлам. Если говорить о нашей жизни, моей и Кати, – мы прошли через все капканы и западни, которые быт ставит, стремясь разрушить (или испытать на прочность) человеческие чувства, и сумели сохранить их. И надо сказать, что важнейшая роль в этом созидании семьи принадлежала особой человеческой интуиции Кати.

Но ни на минуту, в самых головокружительных сюжетах жизни, я не переставал ощущать боль нашей огромной истерзанной страны, ее обманутого народа. Это чувство словно гиря лежало и лежит до сих пор у меня на груди. Оно становится еще чувствительней от бессилия перед несправедливостью и насилием, воплощенном в системе государственного правления. Поэтому свет, исходивший от книги

Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ", свет свободы и сила правды, встряхнули меня, пристыдив и подсказав, что мой пессимизм слишком преувеличен. Я сидел у приемника, слушая ежедневные читки радиостанцией "Свобода" глав из "Архипелага". Я записывал отрывки на магнитофон, а потом перепечатывал, восхищаясь и наслаждаясь текстом. Я, казалось, не верил своим глазам. Великое слово правды, которую держала под замком эта чудовищная власть, наконец, вырвалось на свободу и теперь уже ничто не удержит его. Сопливые либералы запада, мечтающие о "передовом опыте" увидят подлинное лицо этой системы. Книга Солженицына как очистительная волна бежала по миру, открывая глаза миллионам людей. Она прокатилась по

Португалии, и на смену павшей фашисткой диктатуре не пришел коммунистический режим. Если бы не Книга, Португалия вполне могла стать одним из "оплотов" социализма. Эта великая книга напомнила всему миру о силе открытого слова. Есть, есть слово, способное пробиться сквозь алчность, жажду потребления и эгоизм, в человеческую душу, и воспламенять сердце праведным гневом.

Перечитывая написанное на этой странице, я представил себе физиономию российского редактора (едва не сказал "советского").

Впрочем, хоть и трубят эти редакторы о зависимости издаваемых ими произведений единственно от спроса, и свободе слова, а так и остаются "советскими", потому что не научились принимать на себя ответственность и продолжают обслуживать чьи-то интересы. В общем-то, это интересы власти, не важно кем она представлена – олигархами ли, администрацией ли, или еще какими-то пауками, повисшими над "независимым" редактором. Так вот, представил я эту физиономию, – физиономия кислая. "И что это тут понаписано! -

Никакого патриотизма, все русское опошляется, ниспровергается. Нет любви к русскому народу! Ну, и тому подобное. Есть у меня возражение для этого редактора: во-первых, сам-то я – русский, хоть и пишусь в паспорте "поляк". В "поляке" есть собственные резоны, – не мог я писать "русский" когда мой отец от страха перед властью скрывал свое польское происхождение. Но вырос я в русской культуре, а широта этой культуры была свойственна очень многим россиянам, от

Рериха до Солженицына и Сахарова, и я хотел бы смотреть на Россию их глазами. Россия – это моя жена, Катя. Я не могу представить ни одной страны, где могла бы возникнуть такая душа как у моей жены. Где могла бы быть такая безграничная доброта, сострадательность, стремление к пониманию и помощи. Ведь все эти качества должны же на что-то опираться в самой жизни, и эта жизнь проходила именно в

России. Боль страны, ее несправедливость, ее жестокость и звериная жадность, ее хамство и бессердечие, все это порождает великие искупительные качества у настоящих людей. Этих настоящих людей бесчисленное множество в России. Одна из них, моя жена, Катя.

Бескорыстные поиски истины иногда прерывались размышлениями, – а не написать ли что-то такое, что не будет "правоверным", с точки зрения советской власти, и вместе с тем, окажется приемлемым для ее цензуры. То есть просыпалось естественное желание публиковаться и рассчитывать на какой-то гонорар. Такие попытки были возможны в жанре фантастики. На прилавках советского книжного рынка появлялись произведения Ефремова, далекие от идеологической ортодоксии, братьев

Стругацких. И для меня жанр фантастики казался единственно подходящим, из-за возможности иносказания, аллегории, символа.

Вообще-то художественная литература казалась занятием несерьезным.

Чуть-чуть стихов – для души, небольшие аллегорические рассказы. Но в тот период появилась идея фантастического романа, где я мог использовать знакомство с наукой и философией. Меня всерьез тревожили возможности науки и то место, которое она займет в человеческом обществе будущего, я считал, что международные институты должны поставить под контроль некоторые научные направления, таящие потенциальную угрозу. Так появился роман

"Демоны поиска". С ним будут связаны многочисленные хлопоты и разочарования. Рукопись, отправленная в издательство "Молодая гвардия", через месяц вернулась назад с печатью издательства, но без объяснения. Я решил предложить "Демоны поиска" в Волго-Вятское издательство, которое располагалось в Нижегородском кремле. Тогда не сложно было оказаться на приеме у самого редактора. До этого я встречался с ним пару раз в Горьковском Союзе писателей, куда залетал скорее случайно, чем с корыстным умыслом. Он объяснил простую вещь – моя фамилия находится в списках идеологического отдела обкома партии, которые составляет КГБ. "Вряд ли, – сказал он,

– вы получите возможность печататься на страницах горьковских изданий". Что такие списки существовали, мне удалось убедиться несколько позже, но тогда, с рукописью, видимо имелись более простые причины. О них, довольно откровенно, мне поведал еще один директор издательства, в Красноярске.