Александр Ханин - Рота, подъем!

Привилегия заключалась в том, что в это время меня никто не трогает ни на какие работы обеспечения учебного процесса, наряды по роте и любые другие мероприятия, что меня совершенно устраивало. Так как рота была маленькая, а многие тексты переписывались из пустого в порожнее, то у меня оставалась масса времени, которое я проводил за чтением книг, не выходя из-за стола командира роты. Ротный всегда требовал четкого ответа на поставленный вопрос, даже не вдаваясь в смысл того, что ему отвечали.

– Ты чем занимался весь день? – регулярно приветствовал он меня, показывая рукой, что вставать я не обязан.

Сначала я, оторванный от чтения очередного литературного произведения, вспоминал, чем же я действительно занимался последние пять-шесть часов. Придумывал сложносочиненные предложения, которые надоедали ротному еще в их первой трети, а после понял, что реальная суть всего времяпровождения его не интересует.

Командир парировал мою чушь фразой типа:

– И не строй из себя то, что ты есть на самом деле, – и шел дальше. Для него было главное, чтобы поставленная задача выполнялась к моменту возникновения стандартного вопроса. Тогда я перестал напрягаться с враньем, а отвечал прямо:

– Сегодня… в общем-то, как всегда, ничем. План мероприятий с личным составом роты на столе.

Ротный, кивая на ходу, ничего не отвечал и входил в ротную канцелярию, удовлетворенный полученным ответом.

Вместе с новыми солдатами в роте появился командир четвертого пулеметного взвода старший прапорщик Змеев. Прапорщик обладал внушительной внешностью и глубоким, низким голосом. Из собранных солдатских сведений выяснилось, что долгое время прапорщик служил в группе западных войск в Германии, был там абсолютным чемпионом по дзюдо и вольной борьбе, являясь мастером спорта по обоим видам спорта, а также имел в составе семьи шестнадцатилетнюю дочь.

Девчонка была красивой, и солдаты старались по очереди отнести что-то домой прапорщику, чтобы поглазеть на нее, очень расстраиваясь, когда дверь открывал сам взводный или его жена. Из-за того, что старший прапорщик любил повторять, что он нам "как отец родной", его окрестили "батя", но это прозвище долго не удержалось.

По утрам рота лучше просыпалась и вставала под музыку и обязательный мультфильм, введенный первым телевизионным каналом в утренние передачи, и дежурный по роте после слов "Рота, подъем!", включал телевизор. Мультфильм про дракончика Шушу, показанный несколько раз подряд, сделал свое дело, и прапорщика Змеева за глаза начали по-доброму называть именем положительного дракончика.

Гераничев, уже имевший плотно приклеившуюся к нему кличку Гера, старался достать меня, чем только можно, начиная от простых бессмысленных придирок до заставления выучивания устава, и получил дополнительную кличку "брат" или "братан".

– Какой он мне нафиг братан? – бурчал я Абдусаматову. – Таких братанов мочат в сортире.

– Он тебя любит как брат родной.

– Пусть он лучше жену любит, а не меня. А то, дурак, поставит койку в канцелярии и вместо того, чтобы к жене уехать, объясняет мне насколько радостно надо приветствовать своего командира в момент его появления. А в роте, извини, не май месяц. В тапочках замерзнуть можно. И вечно бред какой-нибудь несет типа: "Что я вам должен здесь все разжевать по полочкам?"

Последнюю фразу узбек явно не смог переварить и не понимал, чем она отличается от обычных армейских фраз, поэтому переключил тему:

– Не вспоминай его лучше. Вот накаркаешь, придет снова раньше времени.

Пришел не взводный, пришел ротный. Вошел в канцелярию, где я, делая вид, что очень занят, придерживая в правой руке шариковую ручку над исписанным листком бумаги, читал книгу, прижимая ее животом к краю стола.

– Читаешь? Построй роту.

Я, бросив книжку в ящик стола, вышел в коридор. Солдаты гуляли, сидели на табуретках или стояли, опершись на столбы, поддерживающие потолок, и смотрели в телевизор.

– Рота, строиться. Строиться. Выключить телевизор. Хабибулаев, твою дивизию, ты можешь от стенки оторваться. Становись.

Абдусаматов, чего ты башкой вертишь? Умнее не станешь. Равняйсь, смирно. Товарищ капитан, личный состав второй роты по Вашему приказанию построен.

– Вольно.

– Рота, вольно.

Набор команд был стандартный, уставной. Почему в армии так любят по десять раз в день пользоваться именно этим набором примитивных слов вместо общепринятых литературных выражений, для меня на последнем периоде службы все так же оставалось загадкой, как и в то время, когда я был курсантом артиллерийской батареи.

– Рота. Личный состав батальона в понедельник выдвигается на новое стрельбище для выполнения боевой задачи. В батальоне остаются только немощные, которые будут через сутки нести наряды по роте. От караулов батальон освобожден, этим будут заниматься другие. Всем получить у старшины подбушлатники и валенки. Старшина, выдать по второй паре теплых портянок. Вольно. Разойдись.

Солдаты разошлись, переговариваясь:

– Боевой задачи? Что делать будем? Кто знает?

– Ханин, скажи – ты всегда знаешь – что там происходит? Что за боевая задача?

Вопрос был праздный. Для части, которая находилась в шестидесяти километрах от Москвы, понятие "боевая" могла означать только то, что спать мы будем мало, а работать много.

– Хаким, ты не помнишь сорок первый? Немцы опять под Москвой. И мороз за окном градусов двадцать. Ниже нуля. Вот нам и выпала честь защищать Родину. Ты должен будешь грудью лечь на амбразуру, как

Александр Матросов. Ты готов умереть за Родину?

– За Родину?

– А ты думал за кого? За кэпа? Или ты думаешь, что твой дом

Ташкент? Забыл, видать: перестройка, гласность, демократия. Теперь все равны. Теперь ты можешь погибнуть и за перестройку.

– За перестройка? – удивление узбека нарастало с каждой моей фразой.

– Да. В сорок пятом же немцев выгнали, а сейчас обратно загоним и не выпустим, чтобы кормили всю страну… а то эта каша у меня уже из ушей лезет.

– Ты все шутишь?

– Какие тут шутки? Иди к старшине, он тебе выдаст пулемет, ленты и маузер. Будешь биться с врагами отчизны. Иди, иди. Тебя старшина давно звал.

Стефанов Абдусаматова послал. Да еще и на меня накричал, что узбеки после моей шутки тут же решили дружно заболеть, чтобы живыми домой вернуться, потому что там холодно, а что такое амбразура, они не знают. Я посмеялся, что амбразура – это имя блондинки, и взял у старшины шинель на два размера больше. Шапка-ушанка у меня уже была на размер больше необходимого, отчего она падала на уши, что меня совсем не расстраивало. Отморозив однажды уши в девятом классе и помня неприятное ощущение, когда слезала кожа, я не рисковал повторно. Подбушлатник и "мыльно-пузырные" принадлежности были сложены в вещевой мешок вместе со вторым набором теплых портянок, и я в составе едущих вышел к грузовикам.