Александр Ханин - Рота, подъем!

Афганистан и на такие мелочи не обращали внимание, требуя от солдат только выполнения своих обязанностей.

– Дежурный по роте, на выход, – кричал солдат в час ночи, увидев вошедшего в расположение майора.

Дежурный с заспанной, только что оторванной от теплой подушки рожей, бежал к двери, не видя лица стоящего. Я специально останавливался так, чтобы свет лампы был у меня за спиной, освещая погоны и не давая возможности видеть лицо.

– Спим, товарищ сержант? Два наряд вне очереди.

– Есть два наряда, – соглашался сонный сержант, не соображая, что сержантскому составу наряды вне очереди по уставу не дают. – Блин.

Ханин, это ты? Ну, шутник.

В эту минуту в расположение вваливалась хохочущая толпа писарей и сержантов всего батальона, веселящихся тому, что очередной молодой дежурный попался на удочку.

Делая карты старшему офицерскому составу батальона, мы не забывали и о младших офицерах, которые расплачивались с нами чистыми увольнительными в город, на которых уже стояли печати и подписи.

Каждый раз, когда я попадал под горячую руку начштаба, комбата или замполита батальона, я заполнял такой листок и уходил на весь день в город. Я не боялся патрулей. Вместо того, чтобы убегать от них, я подходил к старшему патруля и спрашивал о каком-нибудь адресе, как будто бы я был послан с важным поручением. Называясь посыльным начальника штаба дивизии, я ни разу, ни у одного патруля не вызвал малейшего подозрения.

Однажды к нам в канцелярию зашел коротконогий, плотный лейтенант, который выглядел старше большинства своих сверстников. Планки на его груди свидетельствовали о том, что он уже побывал в Афганистане, а мы знали, что служил он там простым солдатом и в Бакинское пехотное училище поступил, уже заканчивая срочную службу.

– Ребята, можете мне четыре листка в карту оформить? – по-дружески обратился он к нам.

– Да работы много, товарищ лейтенант, – начал тянуть разговор

Виталий.

– Выручайте, я сам просто не успеваю.

Обращался он к нам не часто, да и отказывать ему было неудобно, но игра была игрой.

– Товарищ лейтенант, – оторвался я от машинки. – Нужно… – и я потер большим пальцем указательный и средний.

– Чего нужно-то?

– Вы же знаете. Две увольнительные.

– Вы все еще с этими бумажками возитесь? Давайте я вам пропуска в город сделаю.

О пропусках мы, конечно, знали. Пропусками пользовались посыльные дивизии, водилы командиров полков и еще единичные военнослужащие.

Достать такой пропуск означало не зависеть ни от чего, ни от кого.

Увольнительная редко давала возможность оказаться в городе после отбоя, а пропуск…

– Ой ли, – покачал я головой. – Если бы все было так просто…

– Я вас хоть раз обманывал? Слово офицера. Давайте соглашение сделаем: я каждому достаю пропуска, а вы мне без споров будете клеить карты когда мне потребуется. Лады?

Предложение было более чем заманчивым, а слово лейтенанта

Ахеджамадова среди солдат части имело вес, и мы согласились.

Лейтенант слово свое держал. Через несколько дней мы все имели в кармане пропуска посыльных в самые дальние районы города, что давало нам право беспрепятственного передвижения по Коврову.

– Если офицер с погонами лейтенанта слово свое держит, – сказа я, крутя в руках закатанный в пластик кусок картона со своими данными и двумя печатями, – то может до генерала дойти. Такого человека не смогу не уважать.

– До генералов в большинстве доходят не честные и принципиальные, а те, кто прогнуть вовремя умеют и у кого дедушки в генералах ходили. Все как везде, – резонно заметил Роман.

– Вот если бы всех генералов на пенсии отправить, а новых из числа молодых набрать, – мечтательно произнес Доцейко.

– То через пару месяцев они стали бы такими же, как прошлые.

Власть, да еще такого уровня развращает. И вообще, хватит трепаться.

Слетай в чепок за "Дюшесом".

Увольнения в город я старался использовать для разговоров с близкими, с мамой и Катериной, уговаривая ее приехать ко мне повидаться, и однажды уговорил.

Катерина приехала не одна. Клим сопровождал мою подругу как верный телохранитель. Я был рад видеть друга, ни одну ночь с которым мы провели в ночных рейдах. Ребята привезли домашней еды, которую мы дружно поедали прямо в холле гостиницы.

– Выпить за присвоение очередного воинского звания "сержант" не предлагаю, – сказал Клим. – Ты же не пьешь, если еще с горя не начал, – и он хохотнул.

Я действительно не пил, выдерживая спор, заключенный в шестнадцать лет с родственником на Новый Год. Суть спора заключалась в том, что, встретившись через два года на очередной Новый Год, я смогу (или не смогу) сказать, что за все это время не выпил ни грамма спиртного. Спор был на мужское слово. Друзья-одноклассники старались меня спровоцировать, налить в стакан с "Байкалом" немного водки, но я был непреклонен. Став белой вороной, я продолжал держать принципиально свою позицию и в результате все поняли, что один трезвый в компании всегда хорошо. "Утром расскажешь, какие мы вчера были", – всегда шутил Балтика. Спор, выдержанный мной, был на два года, и уже несколько месяцев как закончился, но я без проблем продлил сам себе правило "Не пить" до конца службы. Во-первых, мне не хотелось, во-вторых, хотелось похвастаться родственнику, который уже стал режиссером театра, что я смог выдержать куда больший срок, чем изначально намеченный.

– Мне и печать "Отличника боевой и политической подготовки" в военный билет хлопнули, так что я теперь "Гвардии сержант, отличник боевой и политической", – похвастался я.

– За что и выпьем, – опрокинул в себя рюмку закадычный друг.

– Вы когда домой?

– Завтра утром, – ответил Клим, жуя куриную ножку.

– Я могу утром вернуться, меня искать не будут, – прижался я к

Катерине.

– На нас комнату не оформят, мы не женаты.

– Чего-нибудь придумаем, – подмигнул Клим.

Катерина отошла.

– А ты ее того? – показал глазами Клим на подругу.

– Чего того?

– Ну, это… у тебя с ней было? Или ты ее уломать хочешь?

Клим не знал о том, что у нас с Катей более близкие отношения, чем было принято в СССР. Это меня удивило.

– А я думал, что она недотрога… – сказал, вслух думая о чем-то своем Клим. – Ладно, пойду, выясню, что можно сделать.

В результате его выяснений мы с Катериной получили одноместный номер, и после долгих уговоров, она согласилась удовлетворить мои грубые солдатско-мужские естественные желания. Что можно ответить женщине на вопрос: "Ну, зачем тебе это надо?", когда скопленная энергия требует выхода? Кто учил девушке говорить несмыслемые фразы

"Для чего тебе? Ты просто так не можешь рядом полежать? Почему ты без этого не можешь?" Ответы о любви и желании девушек не устраивали. Им надо было подвенечное платье, штамп в паспорте и приносимую ежемесячно зарплату в самой твердой валюте всех времен и народов – советском деревянном рубле. В СССР секса не было. Его не было настолько, что, когда я учился в десятом классе, у девятиклассников начались уроки "Этики семейной жизни". На этих уроках никто не учил молодых девушек, чем надо отвечать мужчине, который соскучился по горячему, желанному телу молодой женщины, и любимая, которая уже не была девушкой, по советской традиции, привитой в школе и дома, ломалась, как в первый раз, но я уже не придавал большого значения бессмысленным словам, снова и снова наслаждаясь часами свободы от армии.