Александр Ханин - Рота, подъем!

– Солдатик, ко мне. Как фамилия? Макаров? Кто по специальности?

Писать умеешь? Садись, пиши: "Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы". Где Нева течет, знаешь? Молодец. А сам откуда родом, зёма? Ростовский? Орел. Пиши, пиши. Хорошо пишешь, хочешь быть писарем? Почему это нет? Будешь. Знаешь, как в армии: "Не умеешь – научим. Не хочешь – заставим". Фанеру к осмотру!!

"Фанерой" в армии называли грудную клетку, которую молодой боец по приказу старослужащего обязан был выпучить и мирно ждать удара в третью пуговицу. Были специалисты, которые, объясняя солдату правила армейской жизни с хладнокровным постукиванием кулака в пуговицу, загоняли ее ножку на несколько миллиметров в грудь солдата.

– Чего испугался, воин? Шучу я, шучу. Не боись. Солдат ребенка не обидит. Сейчас отправишься очко драить. Какое? На котором в позе мудрствующего аксакала сидят. Дежурный!

Дежурным, в переходный период как правило, назначали молодого сержанта. Еще вчера он был курсантом учебной роты, и присвоение ему звания младшего сержанта не успевало сменить в сознании понимание, что он уже тоже является командиром.

– Дежурный, поставь этого "врага народа", не понимающего суть армейской службы, на тяжелые туалетные работы, чтобы он с гордостью мог сообщить домой, что стойко переносит все тяготы и нахрен никому не нужные лишения. Вперед, Макаров. Родина зовет. Отдай свой долг и спи спокойно.

Чувство власти упоительно. Оно захлестывает человека целиком и полностью не оставляя места для других чувств и эмоций. Человек начинает наслаждаться тем, что ему беспрекословно подчиняются. Он не должен искать подходов, обсуждать, убеждать. Приказ грубым голосом должен быть выполнен мгновенно и с любовью в сияющих глазах исполняющего. Власть обволакивает со всех сторон, защищая ее владельца. Властью обладающий становится выше, шире, сильнее. Он чувствует данную ему поддержку. Он сам власть. И я упивался этой бессмысленной частью человеческого эгоизма, не приносящую никакую пользу ни мне, ни тем кем я командовал. На вопросы любого из офицеров батальона я мог запросто сморозить какую-нибудь глупость, не вынимая при этом рук из карманов или запихнув их за приспущенный ремень. На замечания я ухмылялся, медленно приводил внешний вид в порядок, растягивая время, как бы давая понять, что я тут двадцать четыре часа, а ты, командир, сейчас уйдешь. И без меня ты никто.

Потому, что я держу роту. Я и только я. И если я ее распущу, то тебе ее не собрать. Эйфория случайной и практически неограниченной власти пьянила. Обнаглел я настолько, что решил выйти позвонить домой в середине дня, даже не подумав переодеться в парадную форму. Чтобы уменьшить возможность нарваться на патруль, я решил выйти через задние, технические ворота, где меня никто никогда не останавливал.

Не остановили меня и в этот раз, но, пройдя всего несколько десятков метров, я увидел идущего мне навстречу подполковника Шахдрахманова.

Бежать назад было бессмысленно. Прятаться было некуда. Под землю провалиться у меня не получилось, и я остановился уставившись на подполковника.

– В самоволку? Днем? В будний день? Меня увидел? и что?! Быть может, тебе лучше пугало поставить?! Наглец. За мной.

Опустив голову и размышляя не столько о мере наказания, как о том, что не удалось позвонить, я поплелся обратно в часть за подполковником, придумывая себе оправдание. Шахдрахманов не о чем меня не спрашивал, оставив около корпуса штаба полка. Через пять минут он вышел обратно вместе с начальником штаба:

– Направляешься старшим команды таких же недоумков. Как старший отвозишь всех на второй пересыльный пункт в Москву и… сам там остаешься.

– Извини, – развел руками начштаба. – Сам нарвался. Документы получишь через час. Дежурный по штабу, – крикнул он в окно. – Держи список. Для всех кто в списке – боевая тревога! Ханин – старший.

Время "Ч" через два часа. Время пошло!!

Через три часа перед штабом полка стояли с вещами человек восемь новоиспеченных дедов специального батальона, обеспечивающего учебный процесс мотострелкового полка. Среди них только я один имел сержантские полоски на погонах и был единственным, прослужившим год, а не полтора, что не придавало мне веса в общей массе. Ребят я всех знал, сталкиваясь в "чепке", у почты или в столовой, как знал я и то, что эти военнослужащие уже всех достали страшной дедовщиной, процветающей в подразделении, несмотря ни на какие указы и распоряжения командного состава Советской Армии и непосредственно нашей части.

– Не дрейфь, Санек, – подкинув на плече вещмешок, подбодрил меня один из "дедов". – Нам всего полгода осталось, в "дизель" никто не хочет.

– Инструктаж прост, – вышел на крыльцо угрюмый, но справедливый

Шахдрахманов. – Доехать, сдать документы, дальше по распоряжению.

Нарветесь на патруль в Москве – попадете в "Алешинские" казармы.

Этого я никому не пожелаю.

Про зверства в "Алешинских казармах" – гауптвахте города-героя

Москвы мы были все наслышаны. Особенно в казармах зверствовали во время демобилизации, когда каждый уважающий себя "дембель" обшивал свою форму насколько позволяла его буйная фантазия. На грудь вешались самодельные аксельбанты, выпиливались и клеились непонятные знаки отличия. Шеврон с изображением рода войск обязательно накладывался на белую подшиву и через полиэтиленовый пакет проглаживался утюгом, после чего приобретал вид твердый и окантованный. Процедура повторялась несколько раз, чтобы кант был толщиной до двух миллиметров. Каблук сапог увеличивался вдвое и стачивался под углом, чтобы выглядеть выше. В каждый погон вставлялись по половинке тубуса, что придавало погону выгнутую и жесткую форму. На погон крепились металлические буквы С и А. Младшие сержанты сдвигали выкрашенные золотой краской лычки так близко, что издали казались старшими по званию. Когда подобный клоун попадался на глаза злобного московского патруля, состоящего из курсантов военных училищ и офицеров, то демобилизованному сложно приходилось доказывать, что он не новогодняя елка, а солдат, который направляется домой.

– Погоны есть?

– Есть.

– Значит военнослужащий. В машину! В комендатуре разберемся.

Разбирались в комендатуре просто, быстро и однозначно: "Десять суток ареста за нарушение уставной формы". И десять дней уже мечтающий попасть домой почти гражданский человек таскал мусор, чистил помойные сливы, делал самую грязную работу, после которой его форма выглядела не совсем презентабельно. По окончании срока уже понявший свою ошибку и проклявший все на свете стоял перед комендантом или его заместителем.

– Что у тебя тут? Ба, да ты "дембель"?