Александр Арефьев - Были и былички

Врач оказался молодым мужичком, уже порядком навеселе, похмыкал, примерился да как врежет ей правым хуком снизу, челюсть и захлопнулась с глухим стуком. Марина опять в слёзы, уже от счастья, мы вокруг от радости скачем. Хирург откуда-то достал колбу со спиртом, разлил по мензуркам за избавление. Приняли мы, выдохнув в сторону и занюхав рукавом. Врач и Марину заставил в лечебных целях для исключения психологического шока мензурочку опрокинуть. Пожалели все вместе, что не может он с нами к праздничному столу вернуться

(дежурство на всю ночь) и помчали радостные к заждавшейся Наташе веселиться и отмечать День международной солидарности трудящихся.

К старости, как говорят врачи, начинает слабеть оперативная память, развивается столь любимый зубоскалами склероз. То очки запропастятся куда-то, ищешь, ищешь, а они у тебя, дурака, на носу.

А то бутылку, припрятанную к приходу друга, найти не можешь, а оказывается, вместе и выпили на прошлой неделе. Зато, видимо, в компенсацию, активизируется память стратегическая и вспоминаешь то, что вроде бы забыто давным-давно, а, может, и вовсе не было.

Тут как-то прихватило меня намедни на улице, засуетился в поисках общественного сортира, наткнулся, к счастью, быстро, облегчился радостно и вспомнил одну историйку, как говорится, в струю. Дело было давешнее, я ещё школу не закончил. Отвёл меня отец под какой-то праздник к своему мастеру в парикмахерскую, что была в Столешниковом переулке и считалась чуть ли не лучшей в Москве.

Стригся он, как помню, у мастера Марковича, югослава, уж не знаю, каким ветром в Москву занесённого. По слухам, владел тот у себя на родине аж парикмахерским салоном да в войну разорился, но мастерства не утратил. Заведение на Столешниковом было особое, клиентура, можно сказать, светская, каждый высиживал своего мастера и ждать своей очереди приходилось долгонько. Все друг друга знали и, чтобы время скоротать, пробавлялись байками да анекдотцами.

Одна быличка особо запомнилась, а услышана была от ветерана парикмахерской, благообразного старичка интеллигентной наружности.

Рассказал он, как один клиент весьма крупной комплекции в ожидании мастера почувствовал позыв по малой нужде, вышел, туда-сюда ткнулся, нет туалета. А за углом, при входе в ресторан "Будапешт", огромная старая бочка с него ростом и круглая дырка в ней, под затычку. Мужик мигом сообразил, к бочке подсунулся и, делая вид, что бочку ту на ощупь пробует, в дырочку и опростился. Выдохнул с облегчением, хочет отойти вальяжно, а бочка-то не отпускает. То ли достоинство его мужское от эмоций разбухло, то ли бочка от принятой в себя жидкости покривилась, но застрял клиент намертво.

Дёргался, дёргался он, да пришлось подмогу звать. Народ из парикмахерской вывалил, кто что предлагает. Пытались всем миром отодрать, да мужик благим матом завопил. Официант из ресторана маслица на подносе вынес, мужик смазал застрявшую плоть, а та от этих манипуляций ещё боле надулась. Стали холодной водичкой поливать для сужения сосудов, тут вообще всё смёрзлось, время-то зимнее было, морозное. А уж толпа образовалась, всяк напирает, желает к месту происшествия поближе подобраться.

Стали дворника с топором звать, не сразу, но нашли, тот под улюлюканье масс принялся бочку крошить, а та дубовая, как на грех на совесть сшитая. Благо, милиция подоспела, толпу оттеснила, порядок навела, тут и скорая подкатила, мужика нашатыркой поддержали.

Кое-как освободили бедолагу, на носилки его подхватили да так с расстёгнутой ширинкой и гордо вздыбившимся из неё виновником торжества и отнесли к машине под победный рёв толпы.

Не знаю, может, это и байка, но услышана от профессионала-историка и тот божился, что правда истинная. Как известно, Пётр Первый, разобравшись в Москве со стрельцами и мятежной сестрицей Софьей, обратил свой орлиный взор на врагов внешних. Поспешив по младости лет и особенно не подготовившись, бросил он своё войско против шведского короля Карла и пошёл на приступ крепости под опять теперь заграничной Нарвой, что стоит насупротив нашего Ивангорода.

Да пушчонки оказались убогие, крепостных стен так и не пробили, а иные при выстреле сами взрывались. Плохо обученные солдатики под напором шведской пехоты и кавалерии побежали без оглядки, одни

Петровы "потешные полки" позора избежали да поручик Меньшиков, ставший впоследствии генералиссимусом, отличился. Но баталия была безнадёжно проиграна и кончилась большой конфузией. Треть войска полегла, а артиллерия вся слава богу врагу досталась.

Но Пётр, на то он и Великий, в уныние не впал, войско новое набрал, а чтоб артиллерию восстановить, повелел снять с церквей четвёртую часть всех колоколов и переплавить их на пушки. Чем кончилась его разборка с Карлой, сами небось помните, если не из школьного курса по истории, то из уроков по литературе. А дальше вот что было. Как Пётр в силу вошёл и виктории добился, отцы церкви, сочтя момент благоприятным, обратились к нему почтеннейше с просьбой вернуть должок либо металлом, либо пушками, дабы колокола опять отлить да назад повесить.

Пётр, ничтоже сумняшеся, на прошение такую резолюцию наложил:

"Хер им, а не пушки". Надо сказать, что в те времена слово "хер" означало всего лишь букву "х" славянского алфавита, ну, как "аз" и

"буки". А посему сами судите, что в виду имел царь-батюшка, может, просто "похерить", т.е. перечеркнуть просьбишку косым крестом.

Прошло какое-то время, Россия уж под императрицей Катенькой, тоже

Великой, процветала. Памятливые иерархи церковные решились к ней обратиться, надеясь на щедрость и доброту женскую. А Екатерина, не будь дурой, затребовала из архива старое прошение с резолюцией

Петра, прочла внимательно, посмеялась и под той резолюцией свою наложила руцей царственной: "За неимением оного отказать".

Давненько это приключилось, в далёкую пору моего студенчества.

Учился я в Институте восточных языков. Институт считался трудным, да и правда, время от времени у кого-нибудь из студиозусов крыша ехала, то ли от этих самых языков, то ли от всяких диаматов, которыми нас пичкали под завязку. И вот, как в отдушку, вывезла нас военная кафедра на сборы.

Сборы как сборы, ать-два на плацу, пиф-паф на стрельбище, щи да каша пища наша. В конце, перед принятием присяги, полевые учения.

Вот там меня и подловили на какой-то мелочи и влепили наряд вне очереди, хоть какая уж там очередь. Короче, всучили калаш с холостыми и отрядили в ночь на боевой пост. И хоть пост-то был бы серьёзный, а то так, полевая кухня. Ну, знаете, вроде бочки большой под кашу, с печкой и на колёсах. Но прапор меня застращал, сказал, мол, предполагаемый противник может в ту кашу яду напустить. Хорошо хоть лампочку надо мной засветил.