Анатолий Отян - Всё Что Есть Испытаем На Свете

Бобринецкого шоссе. Водители не останавливали ночью попутным пассажирам, но здесь начинался большой подъём и скорость заметно падала. Воспользовавшись этим, я догнал грузовик, ухватился за задний борт и залез в кузов. Проехав километров 15, машина повернула налево и остальные 6 или 7 километров я шёл пешком. Ночь была абсолютно тёмная и мне приходилось внимательно ступать, чтобы не очутиться в кювете. Когда я свернул на "военно-грузинскую" дорогу, названную так по имени работника клуба Георгия Новеича Гвамберидзе, или просто Новича, строившего эту дорогу, до аэродрома оставалось два с половиной километра и самолёт уже был слышен, я заметил, что стало чуть светлее, хотя луна не светила. Я увидел на небе красноватое свечение с синевато белесыми подёргивающимися полосами.

Оно становилось всё ярче и переливаясь образовывало какой-то мифический занавес. На душе стало как-то тревожно и даже страх начал пробиваться под кожу. Страх порождала новизна и неизвестность этого явления. Пришли мысли об Хиросиме, атомной бомбе. Но постепенно страх прошёл, уступив место интересу, и я, задрав голову вверх, несколько раз спотыкался. Всё это продолжалось не мене полчаса. Но вдруг резко начало мелькать, задёргалось и враз погасло, выключенное чьей-то волшебной рукой.

В полной темноте я добрался до аэродрома, где все свободные от полётов обсуждали это явление. Приземлившийся на ПО-2 Боря Киркин говорил, что он пытался долететь до "светящегося" облака", но набрав высоту более двух тысяч метров, видел, что до него ещё далеко.

Через пару дней мы узнали из газет, что в средних широтах над

Украиной наблюдалось очень редкое в этих местах полярное сияние.

В июле 1958 года мы с женой, и тысячи других людей наблюдали такое же сияние, гуляя в городе. Нечто подобное я два раза наблюдал в Томске. Один раз зимой, а второй летом.

Я сейчас думаю о том, что подумав тогда о Хиросиме, я, наверное, был не далёк от истины. Тогда в СССР проводились многократные испытания атомного и водородного оружия в атмосфере, под водой, под землёй, и это могло вызвать дополнительную ионизацию окружающей среды, что и вызывало свечение. Но это только моя догадка, догадка не совсем грамотного человека.

В 1957 году Сократ Павлович Грачёв ушёл на пенсию и вместо него командиром звена стал Банников. На освободившуюся должность пилота инструктора – парашютиста, прислали только что окончившего ЦОЛШ

(Центральную лётную школу ДОСААФ) молодого, симпатичного парня

Бориса Александровича Киркина, сокращённо БэА.

Среднего роста, физически хорошо развит, шатен с хорошим умным лицом Боря обладал многими способностями. Он умел неплохо рисовать, играл на музыкальных инструментах и главное – был прекрасным лётчиком. Он был в полёте совершенно спокоен, никогда внешне не нервничал, что очень передаётся окружающим, а даже был несколько флегматичен. Боря обладал тонким чувством юмора, мог подметить в серьёзном долю смешного, причём всегда кстати. Он не хохотал как я, например, а тихонько смеялся. Мне нравилось с ним летать на прыжки, зная, что он хорошо рассчитывает точку выброски и не сердится, когда я его поправляю, даже неправильно. Он улыбнётся, повернёт ко мне голову, кивнёт с видом: "Ну делай как знаешь", – изменит курс по моему желанию. И если я ошибся, никогда не станет мне выговаривать или подначивать. Только улыбнётся, давая понять, что всё стало на свои места, и всё.

Нe мoгy сказать, что мы с Борисом стали большими друзьями, но между нами были хорошие доверительные отношения.

Работал у нас в тресте заведующий складом лесоматериалов Иван

Моисеевич, не помню сейчас фамилию. У него была дочь Лида, высокая красивая девушка, закончившая строительный техникум и они поженились. Боря организовал помолвку в ресторане "Центральный", правда, тогда и единственный в нашем городе. На помолвке были только его коллеги инструкторы и я. К тому времени инструктора приняли меня в свой коллектив на правах младшего товарища, и я участвовал почти во всех их мероприятиях.

Борис уверенно и хорошо прыгал на точность приземления, показывая на тренировках, результаты выше моих.

А со свободным падением у него не клеилось и не знаю почему.

Иногда он падал стабильно, но чаще срывался в штопор, что спортсмену с его опытом было недопустимо. Борис страдал от этого, но виду не подавал. Мне за него было обидно, он не был трусом, умел держать себя в руках, но что-то не срабатывало. Борис никогда не матерился, умел относиться ко всем вежливо. Девчата спортсменки в него влюблялись, но он улыбаясь им и давая повод на что-то надеяться, был верен Лиде. Может я чего-то не знаю, но если эта книжка попадёт ему в руки, пусть он не обижается, что я его здесь препарировал.

У Киркиных было двое детей, мальчик и девочка. Он гордился детьми и рассказывал об их успехах с удовольствием. Сын окончил лётное училище, а дочь, круглая отличница в школе и институте, стала врачом.. За лет девять-десять работы в аэроклубе, Борис, насколько я знаю не с кем не конфликтовал. Затем он работал много лет в

Аэрофлоте. Однажды я его встретил и он рассказал мне, как попал в грозу под Александрией, и как перед ним в двух или трёх метрах проскочила молния. Голубой столб толщиной сантиметров двадцать был весь в колючках. Он так натурально и красочно мне рассказал, что я себе с тех пор так и представляю молнию.

Боря страстно любил, а может и любит сейчас рыбалку, хотя кушать рыбу не любил. В свободное время он с удочкой уходил на ставок и часами там просиживал. Он не любил когда был обильный клёв и говорил, что у него в таких случаях пропадает интерес к рыбной ловле.

В восьмидесятых годах я встретил Бориса, который шёл после работы со своими коллегами лётчиками в сторону гаражей распить бутылку, что у нас было принято, как мужской закон Он тогда уже не летал, а работал начальником штаба эскадрильи. Я Бориса давно не видел и его вид удручил меня. В очках, сутулый и постаревший он напомнил мне о том. что и я уже далеко не тот Толя, который был в пору своей парашютной юности.

В июне 1958 года мы начали прыгать из самолета ЯK-I2. Это был прогресс по сравнению с ПО-2. Самолет брал на борт трех парашютистов и быстрее набирал высоту и мы стали чаще прыгать_ по 2 прыжка вдень. Этот год был для меня очень трудным и я не знаю, сумел бы я повторить и вынести ту нагрузку, которую выносил тогда. Распорядок дня у меня был такой. Подъем в половине четвертого утра, бегом в аэроклуб, погрузка парашютов, отъезд на аэродром, два прыжка с парашютом, что само по себе не легко,отправление на грузовике в город, работа до 6 – 7 вечера и сразу встреча с Эммой, продолжающаяся, как правило, до часа – двух ночи. Спал всего по 2-3