Владимир Дроздов - Два рассказа бывшего курсанта

- А что ты сам думаешь по поводу этих предсказаний?

- Да как сказать... люди хотят добра... Только они, должно быть, до сих пор не заметили во мне большой недостаток. Тебе я могу его открыть похоже, ты и сам такой. С удовольствием и в полную силу тружусь лишь над тем, что нравится. Например, не люблю работу на матчасти-устранение неисправностей, профилактический ремонт... И хотя, конечно, делаю все, что положено, однако без души-отбываю номер. А в жизни (умом я это понимаю) нельзя заниматься только приятным. ..

- Во всяком случае, к этому надо стремиться! - перебил я Пасынкова.

Он только улыбнулся снисходительно:

- Какое же ты еще дитя!

Сильнее обидеть меня было невозможно-я надулся.

По молодости лет я не понимал, что человек, которому не чужды сомнения в собственных достоинствах, безусловно стоит большего, чем самоуверенный любых оттенков. Но вскоре один случай с Пасынковым навел меня на эту мысль.

У наших инструкторов существовало твердое убеждение: курсант вырабатывает собственный летный почерк между тридцатью и тридцатью пятью самостоятельными полетами на "эр-первом". В начале же он лишь рабски подражает - копирует почерк инструктора. И для того чтобы тот мог вовремя обнаружить проявление индивидуальности курсанта, мы должны были делать первые тридцать самостоятельных полетов в полном одиночестве.

А чтобы центровка самолета не нарушалась (инструктора нет - новый разнос грузов), во вторую кабину сажали "Иван Иваныча" - пятипудовый мешок с песком, крепко привязывая его к сиденью. И если на тридцатом полете курсант не "козлил", не ломал подкрыльных дужек, не подходил на посадку со сносом - вообще не откалывал никаких опасных номеров, то он приобретал "право на пассажира". Из задней кабины убирали "Иван Иваныча", и туда садился свободный курсант - чаще всего друг того, кто собирался лететь.

Однако в то утро Пасынкову предстоял всего лишь пятнадцатый самостоятельный полет с "Иван Иванычем". Но инструктор все отодвигал его очередь, выпускал в воздух других курсантов группы. Ветер заметно усиливался - возможно, инструктор хотел дать отлетаться тем, кто послабее? Пасынков беспокоился: вдруг из-за резкого усиления ветра полеты вообще закроют и ему так и не придется сегодня летать?

Лето, еще очень жаркое, уже шло на убыль-приближалась наша третья, и последняя, осень в летной школе. А в тех местах осень-время внезапных и резких смен погоды. Так что опасения Пасынкова не были беспочвенны. Однако и тактика инструктора казалась нам справедливой, даже давала право немного погордиться: в более сложной погодной обстановке последними инструктор выпустит тех, в ком больше уверен. Наконец, около десяти утра, подошла очередь Пасынкова. Я подумал: "Как ему было нелегко ждать почти шесть часов, а ведь сдерживался, не показывал виду..." Все мы уже летали самостоятельно, но еще с "Иван Иванычем", и, конечно, инструктор не преминул напомнить Пасынкову:

- Смотри, повнимательнее!

Да и я сам, стоя у крыла, готовясь сопровождать самолет на старт, слышал, как тревожно свистят на ветру расчалки "эр-первого", видел, как мечется, рвется с мачты над метеостанцией разбухшая от ветра полосатая "колбаса". Этот матерчатый усеченный конус, надетый на неравного диаметра обручи, предназначался для того, чтобы указывать направление и силу ветра. И флажки, обозначающие линию старта, неистово трепыхались вокруг своих древков. Казалось, их вот-вот вырвет из закаменевшего чернозема, понесет по аэродрому, словно перекати-поле поздней осенью.

Пасынков взлетел строго по прямой - отлично вел самолет. И после отрыва от земли дольше, чем обычно, выдерживал машину над самыми макушками трав-запасал скорость, перед тем как уйти в набор высоты, - так он подготовился к одолению сильного ветра. Однако успел набрать лишь около ста метров. Заметил только, что уже вышел за пределы летного поля, что летит над глубоким оврагом с крутыми склонами. И вдруг почему-то вспомнил: вчера вечером, гуляя по этой балке, встретил гадюку и засек ее прутиком тальника. Тотчас мелькнуло насмешливое: атавистическая ненависть обезьян к змеям!

И тут в лицо Пасынкову из левых патрубков мотора неожиданно полыхнуло пламя. Обычно еле видные, язычки огня неестественно удлинились, расширились и, словно флаги на ветру, заполоскались своими алыми полотнищами, охватили козырек, ворвались в кабину...

Немедленно в памяти всплыла строка наставления: выключить зажигание, закрыть бензокран и садиться прямо перед собой. Это нужно, чтобы при развороте не задеть крылом землю или не свалиться в штопор.

Пока все это вспыхивало в мозгу, левая рука сама выключала зажигание, перекрывала нижний бензокран.

Внезапно его озарило: под ним еще и овраг - добавка высоты больше трех размахов! А прямо крутой склон - не избежать лобового удара. И опять, пока мысли проносились в голове, руки и ноги продолжали действовать.

Да, надо было развернуться на сто восемьдесят градусов - назад, к аэродрому. И, конечно, делать разворот с небольшим подскальзыванием. Зато сразу пришло облегчение, пламя сползло с козырька, перестало рваться в кабину. Нет, оно не потухло. Просто его теперь относило в сторону, сдувало с мотора. Чтобы продлить это счастье, чтобы не слишком быстро терять высоту, Пасынков старался держать наивыгоднейший крен - сорок пять градусов - так было гораздо меньше риска задеть крылом за край оврага.

Должно быть, именно в эти мгновенья Пасынков заметил: отсоединилась или лопнула резиновая трубка, идущая вниз по стойке центроплана. Это из нее струя бензина хлещет на патрубки мотора. А только что закрытый им кран расположен куда ниже места разрыва!

Вот почему пожар не потух, хотя мотор встал после выключения зажигания. И ведь огонь может подобраться к баку... тогда-взрыв! Эх, будь высоты побольше! Пасынков сорвал бы пламя резким скольжением на правое крыло, остудил бы мотор встречным током воздуха.

Позже выяснилось: в резиновую трубку была вставлена стеклянная, чтобы лучше видеть, идет ли бензин в мотор из верхнего бака самотеком. Эта стеклянная трубка как раз и выскочила из резиновой во время взлета - от тряски.

Пасынков продолжал полого разворачиваться, а в голове уже рождался новый план - садиться на нейтральную полосу, между взлетной и посадочной. Там легче избежать столкновения с взлетающими или идущими на посадку самолетами. Лишь бы никто не рулил в эту минуту по нейтральной...

Однако руководитель полетов и финишер тоже не зевали: выложили крест запрет посадки всем садящимся. И, размахивая флажками, энергично расчищали нейтральную и посадочную. Конечно, и стартер запретил взлет экипажам, приготовившимся идти в воздух. Те же, что рулили, шарахались во все стороны, а идущие на посадку давали газ - уходили на второй круг... Пасынкову вся эта суматоха показалась даже смешной... Правда, лишь пока длился разворот.