Н Дубинин - Разведчик Четвертого прапора

За Чортковом, когда только-только отошли от села, в котором ночевали, немцы вдруг остановили колонну. Пересчитали ряды.

Старший конвоир махнул рукой вправо, потом влево. Мол, разделитесь на две группы.

Колонна разделилась.

Старший взял за воротник одного пленного из левой группы, одного из правой и передал двум автоматчикам. Те отвели их в сторону. Старший стал кричать:

- Ви есть русише швайне! Ви не... э... не уважайт немецки порядок.

Пленные не понимали.

- Ви устроиль айн плени побек! - наливаясь кровью и свирепея, кричал старший.

- Его убил танк, - возразил кто-то.

- Танк убиль друкой плени. Он спаль на коду как русише фогель ворона. Бежаль нох айн плени...

Старший заложил руки за спину и зло прошелся между группами.

- Немецкое командование... э-э... делает русише пленн... э-э... строгое претупрежтение. Будет побек айн пленн - будет эршиссен... э-э... расстрель цвай менш.

Он показал два пальца. - Будет побек цвай плени - будет... э-э... растрель фир менш. - Он показал четыре пальца. - Русише пленн... э-э... сам будет следить за побек.

Пленные зашевелились. Они поняли, что в колонне на самом деле нашелся отчаянный человек, который смог бежать из кольца автоматов. Ах, молодец...

- Имеется вопросов? - качнулся старший с каблуков на носки.

Пленные молчали.

- Не имеется вопросов? Очень карашо.

Старший отошел в сторону и махнул солдатам, которые стояли с двумя заложниками в стороне. Они вскинули автоматы и полоснули свинцом по ничего не подозревавшим людям...

Конвоиры заорали:

- Forwarts! Marsch, marsch{8}!

И пленные опять зашагали на запад...

13

Среди документов второй мировой войны есть карта, на которой места расположения немецких концентрационных лагерей обозначены кружочками. Европа на ней похожа на мишень, в которую били из автоматов. Бухенвальд, Майданек, Освенцим, Тремблинка, Дахау, Рава Русская, Биркенау, Роменвиль, Грюненсберг, Зальцгиттер, Бельзенберг, Зоэст, женский лагерь Равенсбрюк... Сотни трагических мест...

Миллионы и миллионы людей были расстреляны, удушены, замучены в немецких концентрационных лагерях.

...На какой-то станции пленных погрузили в товарные вагоны и повезли. Когда поезд остановился, Вася прочел на фронтоне вокзала: "Перемышль". Пленных построили в длинную колонну и под крик конвоиров и лай собак снова долго гнали по незнакомым дорогам.

Ботинки Васи, по раз чиненные еще Григорием Филипповичем, так износились, что их пришлось бросить. Босой и продрогший, он безучастно брел в середине колонны, качаясь от голода.

Наконец пленных пригнали в большой концентрационный лагерь. Узкие бараки - блоки - ровными рядами уходили до самого горизонта. Через каждые пятьдесят метров вдоль ограды из колючей проволоки стояли сторожевые вышки с пулеметами. У пулеметов маячили серые фигуры часовых. Внизу вдоль ограды бегали на цепях овчарки.

Судя по тому, что территория лагеря была поделена колючей проволокой на квадраты - для русских, поляков, евреев, французов, англичан и американцев, - можно предположить, что это была Рава Русская. В маленьких лагерях немцы держали всех заключенных вместе. Пленных построили в одну шеренгу. Стали считать.

Опять шел дождь. Дул холодный ветер. Немцы сбивались со счета, кричали, зло толкали пленных автоматами в грудь. У оград лаяли и бесновались сторожевые собаки.

Наконец счет кончили. Выдали номера, которые отныне заменили имена и фамилии, и развели пленных по блокам.

Внутри блоков было темно. Низкие вытянутые окна под потолком плохо пропускали свет. В полумраке четырьмя этажами возвышались деревянные нары. На нарах лежали люди-скелеты - такие страшные, что, увидев их, Вася вздрогнул и остановился.

При появлении новичков люди-скелеты зашевелились. В запавших глазах засветилось волнение. Тонкими костлявыми руками они указывали на свободные места, слабыми голосами спрашивали:

- Откуда, братки? Где вас взяли? Не земляки ли?

Вася занял свободные нары внизу, свернулся на них в комочек и с головой накрылся пальто, чтоб согреться. Но в разбитое окно задувал ветер. Парнишку стала бить неодолимая дрожь. Он лежал, сжавшись под пальто, и в первый раз за все эти дни плакал...

В этом лагере все было так же, как в сотнях других. В шесть часов утра солдат с автоматом заходил в блок и кричал:

- Aufstehen{9}!

Заключенные слезали на цементный пол. Их пересчитывали. Потом вели умываться.

После умывания выстраивали перед блоком для второго счета.

Истощенные и раздетые, люди едва держались на ногах. Но счет длился часами. Солдаты сбивались, во нескольку раз ходили в блоки пересчитывать тех, кто уже не мог подняться, начинали счет снова.

Когда все это наконец заканчивалось, заключенных гнали к кухне. Там толстый повар длинным черпаком отмеривал каждому пол-литра горькой черной бурды - "кофе".

Счастливцы подставляли под черпак консервные банки. У кого их не было - сворачивали кульки из бумаги. У кого не было и бумаги - подставляли пригоршни. И жадно пили: "кофе" был горячим.

После "завтрака" пленных опять уводили в блоки. Там назначали уборщиков помещения. Уборщики снимали с полок умерших за ночь, складывали их в ряд у входа в блок, мели пол, выносили мусор.

Те, у кого еще сохранились силы, шли в уборщики охотно. Работая, человек хоть ненадолго уходил из-под контроля. На свалке, около офицерской кухни, удавалось подобрать картофельные очистки, кусочки брюквы, а счастливцу могла попасться даже банка из-под консервов. В два часа дня пленных снова выстраивали около блока. На пять человек выдавалась килограммовая буханка хлеба из отрубей и опилок и немного "супа" - теплой воды с листочками крапивы.

Суп съедали у кухни. Хлеб уносили в блок. Заключенный, которому доверялось нести буханку, держал ее над головой обеими руками, чтобы не уронить, а также чтоб все видели, что он нисколько не отщипнул. В блоке буханочку вымеривали ниткой и резали на куски. Хлеб рассыпался как песок, а десять голодных глаз внимательно следили, чтобы не потерялось ни крошки... В шесть вечера опять выдавали "кофе". Выпьет турбовский паренек теплую горькую бурду, положит под язык оставленный от обеда кусочек хлеба величиной с пятак и сосет его, чувствуя, как все внутри сжимается от голода.

Начинался апрель. Но дожди, холод не прекращались.

Каждую ночь с нижних полок просили:

- Землячки!.. Родные!.. Пустите наверх погреться...

Бывало, человеку уступят место, а он залезть не может. Ему помогали, сообща втаскивали наверх. Постонет бедняга в тепле и затихнет. Утром глянут, а ему уже ничего не надо...

С утра до вечера вывозили немцы на большой машине покойников из лагеря.

Васю пленные берегли. Уж столько, видно, заложено в человеке доброго чувства к детям, что не иссякает оно даже в самую лютую годину.