Рюдигер Сафрански - Хайдеггер: германский мастер и его время

«Грядущее слово» – это выражение могло означать многое. Ждал ли Целан от Хайдеггера признания его прошлой вины, был ли разочарован тем, что такого признания не последовало? Но Целан вовсе не казался разочарованным, когда Бауман, как он рассказывает, встретил их обоих несколько часов спустя, в гостинице: «К моему радостному удивлению, я застал и поэта, и мыслителя в приподнятом настроении. Они вкратце рассказали мне о событиях нескольких последних часов, особенно о своем походе к «хижине». Целан будто сбросил с себя всю тяжесть». На следующий день Целан, бодрый и в хорошем настроении, уехал во Франкфурт. Мария Луиза Кашниц [466], встретив его через несколько дней, была поражена тем, как он преобразился. И даже сказала друзьям: «Да что они там во Фрайбурге с ним сделали, что там с ним случилось? Его прямо не узнать» (72). Все еще пребывая в этом радостном настроении, Целан 1 августа 1967 года написал стихотворение «Тодтнауберг»:

«Грядущее слово» (kommende Wort) – эти строки могут быть поняты как ответ на метафизический адвентизм Хайдеггера, на его размышления о «грядущем Боге», о «пути к языку» – пути, который приводит к повороту. Во всяком случае, под «грядущим словом» явно имеется в виду не только признание Хайдеггером его политической вины.

«Вот уже грядущее слово (ungesaumt kommendes Wort)», – говорилось в первом варианте стихотворения, который Целан в 1968 году послал Хайдеггеру. Но в исправленном варианте, который вошел в сборник стихов 1970 года «Световолие», Целан убрал слова в скобках, то есть отказался от надежды на немедленный приход ожидаемого «слова».

Целан и Хайдеггер встречались еще несколько раз, обменивались письмами. Их отношения становились все более дружескими. Хайдеггер думал, что летом 1970 года покажет Целану гельдерлиновские места на Верхнем Дунае. И заранее готовился к этой поездке. Но она не состоялась. Весной 1970 года, в Париже, Пауль Целан покончил с собой…

Хайдеггер постоянно старался расположить Целана к себе, был по отношению к нему очень предупредительным, иногда даже по-настоящему заботливым. Когда они встретились в последний раз, в чистый четверг 1970 года, опять возник небольшой скандал. Целан читал свои стихи, потом началось их обсуждение. Хайдеггер слушал так сосредоточенно, что потом мог дословно цитировать целые строки. И, тем не менее, во время дискуссии Целан при всех обвинил его в невнимательности. Оба расстались в подавленном настроении. Бауман проводил Хайдеггера до дому. Когда они прощались у садовой калитки, Хайдеггер, «глубоко взволнованный», сказал: «Целан болен – неизлечимо».

Чего ждал Целан от Хайдеггера? Вероятно, он и сам этого не знал. Хайдеггеровское слово просвет (Lichtung) было для него обещанием, и он ждал, когда это обещание сбудется. Может быть, название последнего прижизненного сборника стихов Целана, «Световолие» (Lichtzwang), содержит в себе нетерпеливый ответ.

Рядом с кнопкой звонка на фасаде дома 47 по Буковой аллее была укреплена табличка с надписью: «Посещения после 17 часов». Посетители приходили часто, и Хайдеггеру пришлось позаботиться о том, чтобы его не беспокоили в рабочее время. Петцет вспоминает забавный случай: однажды в воскресенье, во второй половине дня, откуда ни возьмись появилось многочисленное южноамериканское семейство; все они просили разрешения войти, сбивчиво повторяя единственную фразу: «Seulment voir Monsieur Heidegger» («Нам бы только увидеть мсье Хайдеггера…»). Хайдеггер вышел к неожиданным гостям, они молча уставились на него как на диковинное животное, постояли минутку и затем так же безмолвно удалились, кланяясь на ходу. Те посетители, которых приглашали в кабинет Хайдеггера – что было знаком особого отличия, – поднимались по шаткой деревянной лестнице на площадку второго этажа, где рядом с гигантским семейным гардеробом открывалась дверь в этот самый кабинет. Они попадали в полутемную комнату с книжными стеллажами вдоль стен, куда свет проникал через затененное плющом окно. Перед окном – письменный стол. Через окно можно было увидеть башню, один из немногих уцелевших образцов старинной застройки Церингена. У стола стояло кожаное кресло, опробованное несколькими поколениями гостей: в нем, например, сиживали Бультман, Ясперс, Сартр, Аугштайн… На столе громоздились папки с рукописями, «сортировочные платформы Мартина», как называл их с добродушной усмешкой Фриц Хайдеггер.

В этой комнате в 1967 году снова сидела Ханна Арендт, впервые после пятнадцатилетнего перерыва. После ее последнего визита в 1952-м они с Мартином общались только посредством писем. В 1966 году, когда Ханне исполнилось шестьдесят, Хайдеггер послал ей свое стихотворение «Осень». Ханна расслышала в этих строках элегический тон, уловила настроение, окрашенное вечерними сумерками жизни. Ей захотелось еще раз увидеть Хайдеггера, которому было уже около восьмидесяти; полученное от него поздравление придало ей смелости. После всех недоразумений прошлых лет произошло, наконец, примирение. Ханна и Эльфрида договорились, что будут обращаться друг к другу просто по имени. Два года спустя, в августе 1969-го, незадолго до восьмидесятилетия Хайдеггера, Ханна Арендт приехала к нему со своим мужем Генрихом Блюхером. Атмосфера встречи была сердечной и непринужденной. Если бы только Ханна не курила так много! Эльфриде пришлось потом несколько дней проветривать комнаты. Хайдеггер, как рассказывает Эттингер, подарил своим гостям какую-то книгу с посвятительной надписью: «Ханне и Генриху – Мартин и Элъфрида». На следующий год они собирались повторить эту встречу вчетвером, но в октябре 1970 года Генриха Блюхера не стало. Свои последние годы Ханна Арендт посвятила работе над большой книгой, которую так и не успела закончить: «Жизнь разума: мышление – воление – суждение». В идеях, развитых в этой книге, она подходит к Хайдеггеру так близко, как никогда прежде. Подводя итог сделанному Хайдеггером, она пишет: он вернул философии «такое мышление, которое благодарно уже за то, что ему вообще досталась в удел «голая чтойность»». Да и в житейском плане связь между ними больше не обрывалась. Ханна каждый год навещала Хайдеггера и деятельно участвовала в подготовке американских изданий и переводов его работ. Хайдеггер с благодарностью принимал ее помощь; и, как он писал, вновь и вновь убеждался в том, что никто лучше нее не понимает его мысли.