Виктор Троегубов - Жизнь в «Крематории» и вокруг него

Казалось бы, не происходило ничего особенного, но вдруг Армен зарыдал. Это была настоящая истерика, вызванная всей гнусностью ситуации, в которую мы попали, и нашим полным бесправием. Шестеро тридцатилетних граждан, допустивших глупость, может быть даже хамство, явно не заслужили зверского избиения и столь колоссального унижения. Воцарилась полная тишина, прерываемая лишь звуками рыданий. И поверьте, мне не было стыдно за «слабость» Армена. Рискну предположить, что стыдно стало ментам, а может быть они к таким сценам уже привыкли.

Всеобщее замешательство длилось недолго, после чего мы как могли успокоили Григоряна. Милиция вроде бы тоже поняла, что перегнула палку. Нас повели в некое подобие класса, где стояли парты, раздали бумагу, ручки и заставили писать что-то типа объяснительных по поводу происходивших событий. После этого мы по очереди отвечали на вопросы, которые следователь протоколировал. Как и следовало ожидать, основной вопрос, волновавший милицию, состоял в том, сколько каждый из нас выпил алкоголя. Это было ясно, ведь для мотивированного оправдания снятия нас с поезда и избиения ментам требовалось зафиксировать наше сильное опьянение, на которое можно было бы списать любые правонарушения. Я успел предупредить ребят, чтобы они не признавали употребления алкоголя, но в результате все кроме меня подтвердили, что пили либо пиво, либо совсем немного водки. Я же написал, что даже не пригубил алкоголя.

Уже во время кутерьмы с протоколами к нам относились намного мягче: разрешали общаться и выходить курить. Кое-кто из милиционеров брал автографы и выпрашивал пластинки. Но самое удивительное произошло после составления протоколов. Нас… отпустили. Вдумайтесь: людей арестовали с применением слезоточивого газа, цинично избили, ссадили с поезда, допускали рукоприкладство даже в отделении милиции, отвезли в вытрезвитель, зафиксировали какую-то стадию опьянения, чтобы сразу после этого выпустить! Такое возможно только в «совке», где вначале не подумав наколют дров, а потом, испугавшись собственных перегибов, дают задний ход…

По нашей просьбе, той же машиной, что доставила нас в вытрезвитель, нас отвезли на железнодорожный вокзал. Было около одиннадцати вечера. Следующий поезд, двигавшийся в необходимом нам направлении, должен был появиться лишь в пять утра, так что мы смогли встретиться лицом к лицу с двумя участвовавшими в поездной операции милиционерами. Я предупредил, что их «подвиги» не останутся безнаказанными, и попросил их предъявить документы. Это были: рядовой Анатолий Анатольевич Дресвянин и младший сержант Сергей Аркадьевич Голиков. Встреченный нами пожилой старшина из отделения транспортной милиции, потворствовавший тому, что его подчиненный ударил меня, предъявить свое удостоверение испугался.

Около шести утра поезд увез нас из столь негостеприимной Вологды, однако следовал он лишь до Архангельска, и добираться дальше нам пришлось на перекладных. В вечерней мгле мы вышли на перрон в конечной точке нашего следования – в Северодвинске, где и были встречены организаторами концертов. От них мы узнали массу подробностей. Во-первых, из редакции одной из местных газет они звонили в Вологду, что несколько озадачило и напугало вологодские органы внутренних дел. Во-вторых, поезд, которым мы должны были приехать, встречал оператор с видеокамерой, заснявший рассказы пассажиров из нашего вагона о поразившем всех штурме наших двух купе и неоправданном милицейском произволе. Женщины говорили, что в течение еще нескольких часов у пассажиров, особенно у детей, была резь в слизистой оболочке глаз и текли слезы. После получения подобных новостей и осознания факта нашего опоздания организаторы отменили первый концерт, запланированный на 29 января. Два других выступления, 30 и 31 января, прошли нормально для публики, хотя нам это далось с большим трудом, чем обычно.

На следующий день после приезда я настоял на том, чтобы в травматологическом отделении одной из северодвинских больниц были зафиксированы: множественные ссадины и кровоподтеки на теле и конечностях, ушибы шеи и грудной клетки, синяки на лицах, перелом носа, травматологический неврит плечевого нерва и даже гематома на половом члене. Я не оговорился: на посещении травматолога мне пришлось настоять. После того как все произошло, участники группы были полны желания восстановить справедливость. Для этого я, после нашего возвращения в Москву, собирался предпринять ряд конкретных действий, чтобы хоть как-то наказать милиционеров – участников «штурмовой группы». Но уже в первые часы нашего пребывания в Северодвинске настроение в группе стало меняться. Ребята говорили: «Чего мы можем добиться? Ничего у нас не выйдет!». Запал прошел, возобладало впитанное с молоком матери неверие в торжество справедливости, особенно если собираешься добиваться ее официальным путем…

Но зачастую мой характер не позволяет мне останавливаться на достигнутом. Но что же я мог сделать?..

Когда мы вернулись в Москву, я первым делом связался с редакцией «Московского комсомольца», в результате чего на первой странице газеты в рубрике «срочно в номер» появилась короткая заметка о приключившейся с группой неприятности. Почти одновременно в передаче «Московский телетайп» московского телеканала появился репортаж со студии им.Горького, где несколько участников «Крематория» рассказали о милицейском нападении и продемонстрировали свои травмы. Вскоре информация о совершившемся появилась еще в нескольких изданиях, теле- и радиопрограммах.

Но это еще не все. Я составил заявление в министерство внутренних дел, где изложил все обстоятельства произошедшего в нужном нам ракурсе – «стрелять так стрелять!» (для тех, кто хочет прочесть это заявление полностью, я помещаю его в приложении к данной главе). К заявлению были приложены вырезки из газет, а в конце документа красовалась печать официально зарегистрированного акционерного общества «Крематорий». А это уже не просто сборище физических лиц, фирма – лицо юридическое. Но и этого было мало. Я не хотел, чтобы какой-нибудь чиновник положил нашу бумагу под зеленое сукно, поэтому решил пробиться на прием к заместителю министра внутренних дел. Узнав адрес приемной, я записался на прием и в назначенное время явился в здание, расположенное недалеко от метро «Сухаревская».

Я поднялся по ступенькам к подъезду небольшого особняка, открыл дверь и назвал свою фамилию вахтеру. Меня проводили в сумрачный зал с высоким потолком, где ожидали приема еще десять-пятнадцать человек. Через какое-то время из кабинета вышел уже прошедший процедуру посетитель. Невооруженным глазом было заметно, что он недоволен результатами беседы, а междометия, ежесекундно вырывавшиеся из его уст, явно указывали, что он продолжает спорить с обитателем кабинета. Спустя десять минут та же история повторилась со следующим просителем. В общем, ни у кого из выходивших я не заметил хоть какого-нибудь удовлетворения. Наконец настал мой черед. С папкой наперевес я вошел в логово государственного чиновника высшего уровня.