Лариса Гармаш - Лу Саломе

Американский биограф Лу Х. Ф. Петерс отмечает: "Пример Ницше показал ей в страшной ясности, как шатко духовное равновесие творческого человека и как деликатна граница, отделяющая гения от безумца… Этот опыт направил ее внимание на проблему психопатологии, которой позднее она будет заниматься серьезно. Ницше научил ее, что в человеческой жизни интеллект не является решающим фактором, но всегда судьбоносны скрытые подсознательные влечения. В своей позднейшей совместной работе с Фрейдом она нашла подтверждение этим взглядам. Встреча с Ницше показала Лу дорогу к Фрейду и психоанализу…"

Говоря иначе, она указала новые пути "карьеры в невозможном". До психоанализа покуда было далеко, но несбывшееся, несодеянное невозможное настойчиво требовало от Лу нового выбора самой себя. Этот новый рубеж означал, что она окончательно переросла роль Ученицы: до сих пор она двигалась все-таки в фарватере ницшевских идей — теперь ей предстояло обрести независимость. О том, чтобы у Лу появилось пространство для нового жизненного эксперимента, позаботился Пауль.

По расставании с Ницше Лу и Рэ поселились вместе в Берлине. Все ее биографы утверждают, что, живя пять лет под одной крышей с этим человеком, путешествуя с ним, она сохраняла полную самостоятельность и неприкосновенность как женщина. Сторонние мнения ее не интересовали. Пауль же терпеливо мирился со своей ролью, — даже когда узнал, что в берлинском кругу молодых интеллектуалов Лу полушутя называли Ее Превосходительством, а его — только Дамой двора. Лу считала это удачной шуткой. И он признал в конце концов, что это достаточно остроумно.

Общение с Лу сильно изменило характер и привычки Пауля: этот меланхолик и пессимист с суицидальными наклонностями стал веселым жизнелюбом, поборовшим свою страсть к рулетке. Лу шутя обучала Пауля искусству "жить экономно" и весьма в этом преуспела, судя по тем дифирамбам, которые ей пел брат Пауля Георг, ведавший их общим наследством, с облегчением обнаруживший, что Пауль перестал докучать ему своими долгами. Вообще, Рэ был из тех редких людей, совместная жизнь с которыми всегда легка, насыщенна и комфортна. Его редкий дар человечности Лу до конца оценила только с годами:

"…С Паулем нас свела не взаимная потребность в недолгой встрече, а то, что связывает навсегда. И если это действительно было так, то только потому, что он обладал абсолютно уникальным среди тысяч людей даром товарищества. То, что мне в силу детской наивности казалось естественным и само собой разумеющимся, было на самом деле чем-то исключительным…"

А тем временем Пауль скрыто страдал, наблюдая слишком очевидное сближение Лу с двумя молодыми людьми из их берлинского окружения, общение с которыми, казалось, интриговало ее сильнее, чем старая дружба. Одним из них был творец новой немецкой социологии Фердинанд Теннис, старше ее на шесть лет. В 1897 году он выпустит книгу о культе Ницше, в которой оценит исследование Саломе об авторе "Заратустры" как "пионерское в правильном понимании этого особенного явления". Соперником его был Герман Эббингаус, берлинский приват-доцент, знаток экспериментальной психологии, на одиннадцать лет старше Лу.

Эти предпочтения были связаны не только с неистребимой тягой Лу ко всему новому. Она начала бунтовать против чрезмерной приверженности Пауля к дарвинизму. Его новая книга, "Генезис сознания", расстроила Лу своей чуждостью: некоторые страницы показались ей просто-таки окрашенными "несколько ограниченным утилитаризмом". По большому счету, этот конфликт парадигм назревал уже давно, еще со времен "тройственного союза". Быть может, драматизм ситуации и состоял в том, что она все время разрывалась между идейной близостью к Ницше и человеческой близостью к Рэ? В одном письме к Ницше из Гамбурга (от 4 июня, то есть еще того периода, когда эксперимент Троицы был в полном разгаре) Лу, после чтения "Утренней зари", делится с ним размышлением: "Оба вы — как два пророка, обращенные к прошлому и будущему, из которых один, Рэ, открывает начало богов, а другой сообщает об их смерти. Но все же в этом с виду совместном стремлении заключено глубокое расхождение, которое наилучшим образом можно определить при помощи Ваших собственных слов: в то время как эгоист у Пауля, который, к огорчению Мальвиды, шагает вплоть до "предела последствий", говорит себе: "единственной нашей целью является удобная, счастливая жизнь", — Вы утверждаете: "если надо отказаться от благополучной жизни, нам остается жизнь героическая"". Парадоксальная логика героизма всегда была понятней Лу, чем утилитарная естественность "борьбы за существование". К тому же Лу не могла не досадовать, зная, что Ницше, преодолев фазу их совместного с Рэ увлечения позитивизмом, уже вступил в свою профетическую, "заратустрианскую" эпоху, Пауль же в известном смысле продолжал держаться "за старые стены".

Как в этой ситуации могла себя повести такая "интеллектуальная непоседа", как Лу? "Наполнение себя всякий раз новым содержанием — вот ее излюбленное состояние", — отзывался о ней Э. Шпрангер. Некоторые расценивали эту духовную открытость как "ментальную всеядность", даже как своего рода "интеллектуальную похоть". Трудно сказать, насколько сильно ее обуревали идейные вожделения, но в непостоянстве она была замечена не раз. И все же никакие новые увлечения, по ее словам, не в силах были затронуть глубинную ось их близости с Рэ: в главных вопросах — вопросах ее "карьеры в невозможном" — она доверяла ему безоговорочно. Помимо всего прочего, в обязанности Пауля входило ограждать нестандартность их отношений от досужих домыслов (впрочем, без превратных истолкований все равно не обходилось). Поэтому, вопреки своему прозвищу, именно он был стратегом их союза и ему принадлежал выбор их круга общения, который должен был быть, по его замыслу, равноудаленным как от светских салонов, так и от богемных сборищ. К этому кругу, помимо упомянутых представителей, принадлежали также датский историк литературы Георг Брандес, автор "Главных направлений в литературе XIX века", историк Ганс Делбрюк, издатель Шопенгауэра, переводчик древнеиндийских текстов Пауль Дейссен, вагнерианец Генрих фон Штайн, Макс Хайнеман, сочинявший музыку к стихам Лу, и другие.

Пауль Дейссен в своей книге воспоминаний сознается, что решил было влюбиться в Лу заодно с Теннисом и Эббингаусом. Но влюбленность прошла, стоило ему обнаружить, что на ее взгляды, кроме его собственных, повлияли… "туманные построения Штайна".

Это курьезное разочарование очень показательно. При всей своей интеллектуальной впечатлительности Лу нисколько не была внушаемой. И ее духовная отзывчивость, легко вводя в заблуждение, таила в себе бессознательную провокацию: она пробуждала соблазн духовно узурпировать эту женщину.