Борис Леонов - История советской литературы. Воспоминания современника

Не умея объяснить, чем нравится ему Маяковский, он бежал на очередную встречу с поэтом в зал Академической капеллы или же в какую-то студенческую аудиторию.

Во время выступлений любимый поэт был очень прост. И Саша знал, что вот сейчас Маяковский снимет пиджак, повесит на спинку стула и произнесет:

— Начнем работу.

И вот во время одного из таких «рабочих» вечеров Маяковский обратился к залу со словами:

— Леф и Аэмэф — это две линии, два пути в искусстве. Леф — это искусство масс, а Аэмэф…

Кто-то из присутствовавших в переполненном зале не выдержал:

— Что такое Аэмэф?

— Как?! — Маяковский изобразил удивление. — Вы не знаете, что такое Аэмэф? Так это же не что такое, а это Абрам Маркович Эфрос — критик и лидер «правого» попутничества…

Знаете, — продолжал Александр Львович, — я помню критика Павла Ивановича Лебедева-Полянского. Так он тоже, как и мой учитель, не признавал Маяковского за поэта.

— Об этом я прямо заявил в глаза Маяковскому, — говорил Павел Иванович. — Я ему сказал, что он не писатель, а хулиган. И что же вы думаете? Тот влез на эстраду и заявил: «Если я хулиган, то вот возьму и поколочу вас публично!» Ну, как же после этого прикажете его называть?! Только хулиганом…

Завершая свои воспоминания о Маяковском, Александр Львович еще раз вернулся к двадцатым годам; годам его молодости.

— Мы жили во время сплошных диспутов. Спорили на семинарах, в коридорах Института истории искусств, на улицах, в трамваях. Нередко срывались с занятий и мчались на диспуты или на литературные вечера. Людей моего времени окружала атмосфера спора. Особенно с рапповскими лозунгами, установками и резолюциями, граничащими с приказами. И тут опять нельзя не вспомнить характеристики Маяковского вождей РАППА: «Они голосуют не силой логики и убеждений, а портфелями и папками с надписью „К докладу“…

В шестидесятые года с населением страны активно проводились занятия по гражданской обороне. Проводились они и в Литературном институте. Вел их полковник в отставке. Он рассказывал про всевозможные провокации врага, про средства массового поражения, про применение их американцами во Вьетнаме.

В частности, он сказал, что мирное население там подвергалось напалмовым атакам. Напалм американские летчики сбрасывали в бочках.

Одна из студенток, прервав беседу с подругой, спросила:

— С чем бочки?

— С напалмом, — ответил полковник в отставке.

— С чем, с чем?

Тот повторно ответил. А уж третий вопрос окончательно вывел его из себя:

— С повидлом, черт побери!..

Как и по другим академическим дисциплинам, по гражданской обороне сдавались зачеты. Сдавал его и Анатолий Лысанов, учившийся в поэтическом семинаре.

На поставленный вопрос, что он должен предпринять в случае атомной атаки противника, Анатолий на полном серьезе ответил:

Пути к бессмертию просты:

Услышал взрыв — беги в кусты…

Замечательный ученый-лингвист, академик Никита Ильич Толстой говорил, что в их семье хранятся анекдотичные случаи и предания о Льве Николаевиче Толстом.

И рассказал, в частности, один из таких случаев.

У Льва Николаевича в гостях был знаменитый искусствовед Владимир Васильевич Стасов и купец Ферапонт. Откушав, Лев Николаевич предложил:

— А не пройти ли нам в овражек? Я всегда имею обыкновение после завтрака посидеть в овражке.

Так и поступили.

Сидя в овражке, Лев Николаевич поинтересовался:

— А чем вы, Владимир Васильевич, пользуетесь после сидения?

— А у меня завсегда с собой на этот случай газетка «Русские ведомости». Очень мягкая, хорошая бумага.

— А я так травкой, лопушком. А ты, Ферапонт?

Купец тут же откликнулся: — А у меня сама откусыват…

Лев Абрамович Кассиль нередко рассказывал нам, его семинаристам в Доме Детской книги, различные истории из писательской жизни. Особенно интересными были его воспоминания о Маяковском.

С великим современником его счастливо свела жизнь в самом начале его литературных и журналистских опытов.

— Владимир Владимирович, — вспоминал Кассиль, — был очень требовательным к слову и терпеть не мог халтуры. Вот вам только один пример, подтверждающий мои слова.

Как-то раз ко мне обратился журнал типа «Овощи и фрукты» с предложением написать статейку по поводу сезонной распродажи зелени или еще какой-то сельхозпродукции, к тому же пообещали приличный гонорар. Я согласился.

Однако уже неся в редакцию свое нехитрое сочинение не знаю почему, но вдруг вспомнил про Маяковского. Сердце так и екнуло: а вдруг прочитает?! Но тут же возразил сам себе: будет тебе Маяковский читать какой-то журнал «Овощи и фрукты».

И тем не менее, — придя в редакцию, заменил подпись под статейкой. Вместо «Лев Кассиль» поставил инициалы «Л.К.»

Сдал материал и забыл о нем.

А далее случилось вот что.

Однажды на Таганской площади вдруг увидел Маяковского. Тот был чем-то очень взволнован. Похолодев, увидел у него в руках номер злополучного журнала. Мне захотелось скрыться. Но Маяковский меня заметил и поверх голов прохожих, прогремел его раскатистый голос:

— Стойте!..

Площадь буквально замерла.

Своими огромными шагами Маяковский пересек ее и остановился напротив прижавшегося к стенке Кассиля.

— Что же вы, голубчик, халтурой занялись? Овощехранилищным делом заинтересовались?! Так вы хотите в литературу войти?! И видишь ли, все же блестки совести в вас пробудились — постеснялись подписаться своим именем, заменили его какими-то «лыками».

Вокруг собралась толпа.

— Я делаю знаки Маяковскому: что не гоже публично выступать.

Но он вроде бы и не обращал внимания на окруживших нас людей.

Тогда я тихо произнес: «Неудобно же, Владимир Владимирович. Люди».

Маяковский смолк и тут же обратился к толпе:

— Он стесняется! А когда халтуру писали, не стеснялись?!

Потом остановился, взял мою голову под мышку и уже спокойно произнес:

— Ну, пойдемте! Я из вас эти самые «лыка» повыдергаю…

Изрядно «начитанный» Ярослав Васильевич Смеляков, проходя мимо столиков в буфете ресторана Дома литераторов, увидел склоненную над столом голову молодого поэта Алексея Зауриха.

Он остановился и долго глядел на Алексея.

Тот, видимо, почувствовал тяжесть взгляда Смелякова, вскинулся и даже приподнялся, узнав мэтра. Пьяненьким голоском произнес:

— Здрасьте, Ярослав Васильевич!

И тут же упал на стул, не переставая глядеть на Смелякова. После долгой паузы Ярослав Васильевич мрачно произнес:

— Вот ты… Начинаешь с того, чем я заканчиваю…

И пошел к выходу.

Об известном тютчеведе, долгие годы возглавлявшем Музей Ф.И. Тютчева в Мураново, Кирилле Васильевиче Пигареве рассказывали следующую историю.