Борис Леонов - История советской литературы. Воспоминания современника

Алексею Максимовичу пьеса понравилась.

— Только вот говорят они у вас уж очень по-русски, — заметил Горький. — А надо бы… каждую фразу поставить в профиль…

Корней Иванович Чуковский поведал о том, что классик русской литературы Леонид Николаевич Андреев, получив от издателя Цетлина аванс за собрание своих сочинений, купил себе осла.

Друзья спросили:

— А для чего тебе осел?

Леонид Николаевич ответил:

— Очень нужен. Он напоминает мне про Цетлина. Чуть забуду о своем счастье, осел закричит и я тут же вспомню…

Известный поэт Илья Львович Сельвинский, долгое время руководивший поэтическим семинаром в Литературном институте имени А.М.Горького, нередко рассказывал своим семинаристам разные истории из литературной жизни двадцатых годов. В частности, об Эдуарде Багрицком. Они вместе входили в группу конструктивистов, именовавшуюся как ЛЦК /левый центр конструктивистов/. Идеологом и теоретиком этой группы был Корнелий Зелинский. Теоретическая платформа их была изложена в двух сборниках — «Госплан литературы» и «Бизнес». В частности, утверждалось, что «конструктивисты стремятся овладеть поэтическим участком фронта культурничества, понимаемого как широкий конструктивизм рабочего класса в переходную эпоху борьбы за коммунизм». Главный тезис их был такой: «зодчий революции ищет свой стиль», и стиль этот должен складываться под влиянием быстрого развития техники, быть динамичным, экономичным и емким. И еще: задача художественной литературы в том, чтобы пропагандировать американское делячество, утверждать «социалистический бизнес». Коммунизм рождается из «всего духа технической эпохи». Отсюда принцип «грузификации культуры».

Эдуарду Георгиевичу Багрицкому надоело заниматься «грузификацией», и он покинул группу конструктивистов и вступил в РАПП, куда его давно и настойчиво приглашали. Пролетарским писателям он был нужен как знаменитый в литературе тех лет поэт-«попутчик». Обращение его в «свою веру» они считали важнейшей победой на литфронте.

— Но, — рассказывал Сельвинский, — никто из вождей Российской Ассоциации пролетарских писателей и не представлял того языческого лукавства, с каким новый рапповец относился к своему переходу в их организацию.

У себя в кабинете он нередко представлял в лицах тех, кто призывал покончить со всякими Львами Толстыми, если у них есть Юрий Либединский.

Вскоре до главы и теоретика РАППа Леопольда Авербаха стали доходить слухи, что их «новобранец», сидя по-турецки на своем топчане, позволяет себе высмеивать перед собирающимися его гостями священные заповеди их ассоциации.

В частности, он якобы так комментировал очередное выступление Авербаха по поводу призыва в литературу ударников производства: «Как вам нравится этот свистун?! В своем рапповском инкубаторе он вознамерен вырастить чистопородных пролетарских писателей\ »

А посмотрите, какие характеристики известных писателей слетают с его уст. Маяковский у них отягощен темным футуристическим прошлым. Федин — всего лишь колеблющийся интеллигент. Бабель — певец стихийного бунта. И так далее. Авербаха буквально все не устраивает в достойных именах талантливых художников. Он убежден, или делает вид, что убежден, будто настоящий писатель родится только между молотом и наковальней, как говорят Ильф и Петров. И настоящий, по его мнению, будет писать исключительно про бруски, про горящие буксы, про ведущие оси и другие изделия индустриального мира. А то, что такой «мастер» пишет не пером, а наковальней, на которой родился, ему это не важно…

— Видимо, — итожил рассказ Илья Львович, — не сносить бы головы ернику и еретику Багрицкому, если бы в апреле 1932 года специальным постановлением ЦК партии РАПП не был ликвидирован…

Писатель Борис Авксентьевич Привалов, автор сатирического романа «Садовое кольцо», рассказал, как на одном из заседаний секции юмора и сатиры в Доме литераторов оказался Корней Иванович Чуковский.

Узнав, о чем ведут речь «великие юмористы», он охотно согласился принять участие в беседе и поведал следующую историю из своей биографии.

— В 1905 году, — начал Чуковский, — я редактировал сатирический журнал «Сигнал». И вот в номере четвертом были помещены карикатуры на самого царя. Дело приняло серьезный оборот. Против главного редактора возбудили уголовное дело. Мне грозило по меньшей мере год крепости.

И тогда я решился обратиться к знаменитому адвокату Грузенбергу Оскару Осиповичу.

Выслушав мою просьбу, Грузенберг согласился: «Попытаюсь. Авось удастся…»

И вот мы в суде.

Я — на скамье подсудимых.

Оскар Осипович, который выглядит необыкновенно внушительно и импозантно, на месте адвоката.

В зале — никого.

Кроме моей жены Марии Борисовны, которая специально приехала в Питер, чтобы быть рядом со мной в трудную минуту.

А вот за судейским столом народу было много. В основном вельможи, сенаторы, которых привлекла сюда прежде всего возможность узреть и услышать, как схватятся адвокат Грузенберг с прокурором Камышанским. Они понимали, что «дело» для адвоката безнадежное, а потому и интересное. И прежде всего тем, что адвокат будет отбиваться от смертельных ударов обвинения.

Прокурор Камышанский начал речь крикливо, яростно:

— В то время, как революционное брожение кончилось поражением, а бунтовщики потерпели позорный крах, среди оголтелых литераторов нашлись такие, кто в этот момент вновь поднял преступную руку на священную особу государя императора…

Гляжу на Оскара Осиповича.

Он кажется совершенно подавленным.

Сердце мое уходит в пятки.

Жду.

После окончания обличительной речи прокурора поднимается Грузенберг и тихим, вкрадчивым тоном обращается к суду:

— Представьте себе, что я… на этой хотя бы стене. Рисую. Положим, осла. А проходивший мимо гражданин возьми и заяви: «Это прокурор Камышанский». /Тут зазвенел звонок председателя/. Так я вас спрашиваю: кто же оскорбляет прокурора? Я, рисующий осла, или прохожий, увидевший в нем сходство с… уважаемым блюстителем закона? Ответ однозначен, как, собственно, и в нашем деле.

Что делает мой подзащитный? Он рисует осла, дегенерата, идиота, а уважаемый прокурор Камышанский имеет смелость утверждать, что тут изображенасвященная особа здравствующего государя Николая Второго. И если он повторяет сие тут, мы можем привлечь его к ответственности и применить к нему грозную сто третью статью, сурово карающую за оскорбление его величества!..

И он обратил на растерянного прокурора град вопросов, последовательно обращаясь к помещенным в журнале карикатурам…