Борис Леонов - История советской литературы. Воспоминания современника

— Не правда ли, странный это город? — продолжал Олеша. — Поезд сюда почему-то приходит в четыре тридцать утра. Зверски тянет в сон. Ни трамваев, ни такси. Кое-как доберешься до гостиницы «Лондонская».

Горит всего одна лампочка.

За конторкой старик-портье, с которым мы давно знакомы. Но он делает вид, что меня не знает.

Говорю ему:

— Номер с ванной.

Он спрашивает:

— Броня есть?

— Брони нет. Какая еще броня?

— А раз брони нет и номера нет. Что мы будем с вами устраивать оперу?

— Да у вас, — настаивает Олеша, — половина номеров пустует. Вон ключи на доске.

— А, может быть, гости ушли на прогулку.

— Это в пять утра? В феврале?

Портье не сдается:

— Вы их учить будете?!.. Ну, хорошо. Нате вам ключ, товарищ Олеша. Вы надолго? Или как в прошлом году?

— Давайте ключ. Какого черта вы со мной резонились?

Портье со вздохом:

— Боже мой! Надо же понимать. Пять утра. Скука. Хочется поговорить с человеком…

— Вот что такое Одесса…

Юрий Карлович замолкает и потом спрашивает:

— Разве подобное вы встретите в Москве или в Ленинграде? И сам же отвечает:

— Ни за что…

В редакции прозы издательства «Молодая гвардия» услышал из уст одной из сотрудниц историю о том, как она, учась в сороковых годах в Воронежском университете, была назначена ответственной по линии комсомола за организацию встречи с кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР Александром Трифоновичем Твардовским.

Актовый зал украшен. Он полон студентами и преподавателями. В президиуме уважаемые профессора. Все ждут прихода знаменитого поэта. Ждут десять, пятнадцать, двадцать минут…

Спустя сорок минут он появился на сцене. Но не пошел за стол президиума, а сразу направился к трибуне. Зал взорвался аплодисментами.

Твардовский встал в трибуну, взялся за края и пережидал аплодисменты. Когда они стихли, он сказал:

— Не буду произносить никаких речей… Лучше я вам почитаю стихи…

Возникла продолжительная пауза. И зазвучал его голос:

— Переправа, переправа…

И снова пауза, после которой вновь прозвучало:

— Переправа, переправа…

Из зала послышалось многоголосое:

— Берег левый, берег правый…

А еще через некоторое время Твардовский сказал: «Переправы не получилось». И оторвавшись от трибуны, отправился со сцены…

Поэты Владимир Фирсов и Геннадий Серебряков, бывшие в ту пору членами редколлегии журнала «Молодая гвардия», отправились к секретарю ЦК ВЛКСМ для «лакировки» того раздела в докладе первого секретаря на комсомольском пленуме, который посвящен был проблемам литературы и искусства.

Они работали с утра до двух часов дня.

Глянув на часы, секретарь ЦК Матвеев заметил:

— А сейчас пообедаем…

Ребята приободрились.

Но оказались глубоко разочарованными, когда услышали из уст у Леонида Ивановича:

— И встретимся у меня ровно в три…

— Ну надо же, жмот какой, — возмущенно говорил Фирсов, спускаясь с Серебряковым в лифте на первый этаж, где находился буфет. — Мы ему столько налудили, а он даже бутылки пива не поставил.

Они взяли какие-то салатики, сосиски с горошком, по чашке кофе.

— Я еще дайте нам бутылочку коньяка, — сказал Фирсов.

За столиком он разлил коньяк по стаканам, шпили, закусили.

После перекура поднялись на секретарский этаж.

— Наш умелец пришел? — спросил Фирсов у дежурного.

— Не понял.

— Матвеев вернулся с обеда?

— Да, Леонид Иванович у себя.

Ровно в три поэты вошли в кабинет.

Все уселись за стол, чтобы продолжить «лакировку» доклада.

Неожиданно Фирсов обратил внимание, что Матвеев вроде бы принюхивается к нему.

Он откинулся на спинку стула и заметил:

— А чего вы принюхиваетесь, Леонид Иванович?! Вчерашнее…

Мастер устных рассказов Ираклий Лаурсабович Андронников не раз воспроизводил эпизод своей поездки в составе туристской группы писателей в Италию в 1962 году на конгресс Европейского сообщества писателей.

Запомнилась ему эта поездка прежде всего потому, что именно во время ее ему по-настоящему раскрылся Эммануил Генрихович Казакевич, который не только прекрасно ориентировался на незнакомой местности как бывший фронтовой разведчик, но и как душа компании, выдумщик и шутник.

Дабы развлечь товарищей во время продолжительной поездки на автобусе из Флоренции в Рим, он предложил игру в слова.

Суть игры заключалась в том, что каждый должен назвать такое слово, из которого можно было бы составить имя и фамилию. Например, Веневитинов: Веня Витинов, пеницилин — Пеня Целин и так далее.

Все дружно загорелись идеей.

Стали поочередно предлагать свои варианты подобных имен и фамилий. И только у Ираклия Лаурсабовича ничего не получалось.

К нему подошел Казакевич и заговорщицки спросил:

— Неужто, так ничего и не придумали? А я вас считал умным человеком. Позор!

— Конечно, — это была его шутка, — признавался Ираклий Лаурсабович. — И тем не менее мне было очень неловко.

— Ну хотите я поделюсь с вами своим словом… Вы выдадите за свое… Скажем, велосипед — Василиса Пед…

В Риме они остановились в одном номере. Андронников предложил Казакевичу прогуляться по ночному городу. Сказавшись усталым, Эммануил Генрихович остался в гостинице. По городу пошли гулять втроем — Сергей Антонов, Даниил Гранин и Андронников. Бродили часа три. Долго стояли у знаменитого Колизея…

Когда Андронников вернулся в гостиницу, он тихо, чтобы не разбудить соседа, открыл дверь в номер и так же тихо прикрыл ее.

И тут услышал четкий вопрос:

— Чего это вы так долго?

Андронников объяснил, с какими чувствами они оглядывали ночной Рим и посетовал, что Эммануила Генриховича не было с ними.

— Вам кто-нибудь встретился по дороге? — неожиданно спросил Казакевич.

— Да, — ответил Андронников.

— И кто же?

— Коля Зеев.

Казакевич открыл глаза и поднявшись спросил:

— Сами придумали?

— Конечно. Кто же еще?!

— Я проверю, — предупредил Казакевич.

Потом спросил:

— Он был один?

Андронников ответил:

— Нет. С ним была целая рота Зеев.

Казакевич выдохнул и упал навзничь:

— Вы не можете представить себе, как я рад за вас! Я ведь просто страдал оттого, что вы в нашей игре оказались такой бездарностью!..

В канун десятого Всемирного фестиваля демократической молодежи и студентов в Берлине мы в «Молодой гвардии» опубликовали на обложке первое издание песни с названием нашего журнала. Над нотными строками значилось: «Перевод с немецкого А.Безыменского».

А вскоре стало известно, что Александр Ильич был очень огорчен этой публикацией, так как она напоминала о несправедливости первого издания. Не переводом с немецкого были слова песни, а оригинальным сочинением известного поэта.