Борис Леонов - История советской литературы. Воспоминания современника

— А давай вместе. Я пишу, а ты меня редактируй и поправляй.

«Грамотей»-то он был известный.

Так мы и написали полторы странички прощания…

Собрали наши «сочинения», но они так и не увидели света.

В «Правде» была опубликована лишь телеграмма Михаила Шолохова «Прощай, отец»…

Заведующий отделом «Двенадцать стульев» в «Литературной газете» Виктор Васильевич Веселовский как-то спросил меня:

— А ты знаешь, как у нас в отделе зовут твоего приятеля критика Михаила Ханановича Синельникова?

— Откуда же мне знать?!

— Его зовут «еврей Пржевальского»…

Василий Петрович Росляков предложил однажды Борису Андреевичу Можаеву:

— Давай я тебя познакомлю с Петром Федоровичем Юшиным. Прекрасный человек. Профессор в университете. Всерьез занимается Есениным. Во время войны был комиссаром.

— Отчего же не познакомиться, — согласился Можаев…

Когда я слушал этот рассказ из уст Рослякова, то был уже знаком с Борисом Андреевичем Можаевым. Мы жили по соседству и нередко встречались с ним. Он иногда делился своими воспоминаниями о предках-рязанцах, среди которых были и герои Бородинского сражения, за которое и были удостоены столь значимой фамилии.

После школы Борис Андреевич служил в армии на Дальнем Востоке, а в 1943 году его направили на учебу в Ленинградское высшее военно-техническое училище, находившееся в это время в Ярославле. Когда он кончал училище, оно уже было возвращено в Ленинград, ему предложили военно-инженерную должность на Дальнем Востоке, то есть в тех местах, где он проходил срочную службу. Можаев согласился.

Там он начал писать и публиковать первые свои сочинения в самых разных жанрах.

В 1954 году уволился из рядов армии и всерьез занялся журналистикой. Еще через несколько лет перешел на профессиональную работу писателя. У него вышло несколько сборников рассказов и очерков. Но они не очень-то были замечены текущей критикой. А вот когда в 1966 году в «Новом мире» была опубликована его повесть «Из жизни Федора Кузькина» Можаев стал всесоюзно известным писателем…

В этот-то момент и предложил ему Росляков поехать на Ленинские горы, где в одной из жилых зон высотного здания Университета находилась квартира Петра Федоровича Юшина.

Первые рукопожатия.

Приглашение к столу.

Первые тосты за знакомство.

— А сам-то откуда? — поинтересовался Юшин у Можаева.

— Из рязанских мест, — ответил тот и назвал село.

— Так я тоже из тех мест, но в вашем селе жили немцы… Никаких русских там не было. Мы так и говорили — немецкое… И ты выходит немец. Как это почему? Да потому, что так показать русского человека Федора Кузькина мог только немец.

— Да как же я его показал не так? — возмутился Можаев.

— А так… Ты только говно не заставил его жрать, — гремел Петр Федорович…

Возникла тяжелая пауза.

— Вася, так как же мне поступить в таком случае? — спросил Борис Андреевич у Рослякова.

— Да что вы, мужики, в самом деле, — встрепенулся Василий Петрович. — Не затем мы сюда пришли, чтобы ссориться. Давайте песни петь.

И он запел про горе-горькое, что по свету шлялося…

Его вскоре поддержали новые знакомцы.

И вечер знакомства прошел тепло и непринужденно…

А вот эпизод из жизни театра Сатиры, где была поставлена пьеса Сергея Владимировича Михалкова «Пена». Поставил ее дебютировавший в театре режиссер.

Во время премьеры после первого действия в антракте по фойе прогуливались Михалков и режиссер.

И тут мимо них публика буквально повалила в гардероб.

Режиссеру было стыдно наблюдать сцену массового ухода зрителей со спектакля.

Словно почувствовав его состояние, Михалков так отреагировал на происходящее:

— Смотри-ка… п-п— проняло!..

В практике аппаратных работников ЦК комсомола был распространен метод привлечения писательских кадров к написанию выступлений и докладов секретарей на пленумах и съездах.

— Однажды, — рассказывал Станислав Тимофеевич Романовский, заместитель главного редактора журнала «Сельская жизнь», — меня пригласили в сельхозотдел ЦК и попросили написать выступление для секретаря, ведавшего сельскими проблемами. Естественно, коротко изложили основные моменты, которые необходимо было затронуть в тексте.

После того, как он выполнил задание и отнес текст в ЦК, прошло два дня. И вот раздался телефонный звонок из отдела и просьба зайти к ним.

Романовский так ипоступил.

Помощник секретаря поблагодарил его за оперативную хорошую работу и попросил внести кое-какие уточнения и дополнения в текст выступления, с которым уже ознакомился секретарь и который в целом его одобрил.

Когда Романовский вернулся в свой кабинет и начал просматривать замечания по тексту, его больше всего привлекла одна пометка на полях. Предложение в тексте было подчеркнуто волнистой чертой, а на полях было начертано: «Эту мою мысль развить!»

Поэт Василий Шабанов, безвременно погибший от бандитских пуль под Ашхабадом, куда он ездил в составе многочисленной делегации, а потом, поддавшись на уговоры местных товарищей поехать на шашлык в горы, где и была расстреляна их машина неизвестными, работал инструктором отдела агитации и пропаганды ЦК ВЛКСМ.

Однажды он смеясь поделился:

— Знаешь, я в комсомоле научился новому спряжению глагола «писать».

— Любопытно. И как же оно звучит?

— А вот так: я пишу, ты пишешь, он /она/ пишет, мы пишем, вы пишете, они… выступают…

В конце 1960-х годов я близко сошелся с Вадимом Михайловичем Кожевниковым, который был главным редактором журнала «Знамя». Его книги давно вошли в обойму известных, а в эти самые 60-е все говорили о его новом романе «Щит и меч», и, кстати, по-разному оценивали это произведение.

Нередко я бывал у него в гостях: то в редакции, то в Переделкино на даче. Эти встречи наши были не случайны. Дело в том, что в издательстве «Советский писатель» мне заказали книгу о его жизни и творчестве.

Естественно, меня интересовали какие-то эпизоды из раннего творчества, интересным были его первые шаги в литературе. И он делился своими воспоминаниями…

Особо дорожил Вадим Михайлович тем, что в начале его пути ему встретился Александр Александрович Фадеев. С ним он познакомился в журнале «Красная новь», где Фадеев был главным редактором. Он увидел в молодом энергичном журналисте творческую жилку и всячески поддерживал его в творческих начинаниях. Иногда тактично критиковал за промахи.

— Прочитав мои «сочинения», Фадеев не правил их, а только спрашивал, указывая на какие-нибудь подчеркнутые им места: «Настаиваете?» И когда я спешно «не настаивал», а соглашался с редактором, Фадеев огорченно говорил: «Как же так, сразу?» И продолжал: «Ты же пишешь для того, чтобы в чем-то убедить, а сам не убежден в том, что написал. Если не убежден твердо, то зачем же тогда писать?»