Татьяна Сухотина-Толстая - Дневник

Сейчас приходила Дора и звала меня посмотреть, как она переставила мебель в своей комнате. Ни у нее, ни у Левы ни минуты не поднимается вопроса о том, насколько они вправе пользоваться той роскошью, которая окружает их. На них двоих — четыре человека прислуги, не считая кучеров, садовника и рабочих, находящихся на дворе. Прислуге этой делать почти нечего, содержана она прекрасно, — так что, выходит, как будто она облагодетельствована господами, и Лева, глядя на то, как они все разжирели, радуется и считает, что он достоин похвалы, не понимая, что труд людей не может быть куплен деньгами, и что никто не имеет права, ничего не делая, сладко есть и мягко спать. Мне еще стыднее, чем им, жить так, потому что я сознаю эту несправедливость, а они нет. Я бы еще не очень тужила об этой жизни, если бы я, живя материально на чужой шее, способствовала по мере сил просвещению нашего бедного народа. В этот приезд темнота бабьего миросозерцания меня поразила с новой силой. Проезжая вчера мимо кладбища, я услыхала бабий вой — три бабы на разных могилах голосят, сколько только хватает голоса. Потом у колодца разговорилась с бабами об Ольге 1. Полька Балхина стала укорять ее за глупость: «Хлебушки печь, рубаху сшить — не дура, а такое дело сделать не сумела. Поди-ты в свой пруд кинула! В Крапивну ходила — что бы по дороге где кинуть!» Аннушка Никитина подхватила: «А то в сарае бы зарыла, или кому бы приказала. Вон Константин брался его схоронить. Мужик так схоронил бы — не доискались бы!» О грехе, о жалости ни слова. Говорят, Ольга опять живет с этим Илюхой и теперь если опять забеременеет, то постарается поумнее обделать дело. Надо помнить, что для того, чтобы учить Ольгу, надо самой быть чистой.

За ужином говорили о некоторых увлечениях близких нам людей, Дора очень возмущалась и сказала мне: «Think, if any one were so unkind, so cruel as to say the same about you and Soukhotin». [252] Подумайте, если бы кто-нибудь был так недобр и жесток и стал бы говорить то же самое о вас и о Сухотине (англ.).

Меня это кольнуло до самой середины сердца, и я слабо ответила:

— But I have no husband.

Yes, but he has a wife and poor, ill, dying one. [253] — Но я не замужем. — Да, но у него-то есть жена, бедная, больная, умирающая (англ.).

Конечно. И что бы он ни говорил — этого нельзя не признавать. До какой степени затмения надо было дойти, чтобы позволить себе эту любовь, и еще радоваться на нее. Как сметь слушать слова любви от женатого человека и отвечать ему на них. Да, он, действительно, очень развращенный, коли он не понимает этого. Когда я думаю о его прошлой жизни, я не могу не содрогаться от ужаса перед тем, что он хотя и называет дурным, но не вполне сознает таким ужасным, каким это мне кажется.

Совсем я бога забыла. Перед моим решением и отъездом сюда я бессознательно все шептала: «Господи, помоги! Господи, помоги!» Мне хотелось креститься и молиться, но не знала как, и было слишком тревожно и смутно на душе, и главное, слишком противоречиво, чтобы можно было в таком состоянии обратиться к богу.

Эти дни у меня тревожные предчувствия, которые сегодня днем так обострились, что меня неудержимо потянуло в Москву. А я стала почти что верить в это второе зрение, которое так часто за это время давало мне чувствовать все, что думал мой старик, что он чувствовал и что делал.

Дня два после того, как я в последний раз писала, я вдруг почувствовала, что мне есть письмо, и я пошла вниз, чтобы записать это предчувствие и поторопиться поехать в Пирогово, потому что по дороге я должна была заехать в Ясенки, когда Дора окликнула меня, чтобы сказать, что есть на мое имя повестка.

Письмо это хорошее, тонкое и нежное. Одно меня немного покоробило — это то, что он пишет, что отчего же мне не выйти замуж за Мишу Олсуфьева когда-нибудь.

Мне стало казаться иногда, что он мало меня любит, и это мне помогает отвыкать от него.

Взяла здесь его фотографию, сделанную лет 12 тому назад, и радуюсь на нее. Из-за этого стоило приехать сюда.

Приехавши из Калуги, получила письмо от папа 2. Такое нежное и доброе, что не могла без слез читать его, и, перечитывая, каждый раз плачу. Да, это такой соперник моим любвям, которого еще никто не победил. Конечно, теперешняя сильнее других с ним тягается, но еще не взяла верха. Получила также письмо от Маши с некоторыми сведениями о моем старике и, хотя она только писала, что он был там-то и говорил то-то, меня это упоминание о нем сильно расстроило и взбудоражило. К тому же я не выспалась, устала и отощала с дороги, — все это вместе сделало, что я не могла сдержаться и билась и рыдала до боли в груди и до опухлости глаз. Сегодня целый день люблю его нежно и преданно, но решению своему не изменяю и готовлюсь к тому, чтобы с ним ни намеком, ни взглядом не показывать и не вызывать любви и, главное, не дразнить его. Я чувствую, что это было бы мне возможно — не из дурного чувства, а из желания его подзадорить, — но я, конечно, от этого воздержусь. Я очень боюсь увидать в нем что-нибудь подобное. Это будет непорядочно с его стороны, — но меня, конечно, смутит и встревожит. Постараюсь быть с ним открытой и спокойной. Это будет легко, пока всё пойдет гладко, но всякая случайность: какое-нибудь недоразумение, ревнивость, болезнь, разговор о нем может вызвать потребность в отдельном разговоре, и тогда опять пойдет по-старому. Но я все свои силы употреблю на то, чтобы удержаться на новых отношениях и не впадать в старую колею. Думаю в субботу ехать в Москву, и при мысли об этом душа замирает. Пожалуй, я дурно сделала, что уехала; я этим усилила свою привязанность. Иногда, когда я его вижу, мне легче его не любить. Я смотрю на него со стороны и говорю себе, что я совсем не люблю его и что любить его не за что: легкомысленный старый человек, играющий в любовь с каждой встречающейся ему на пути женщиной, довольно пустой, с мелким тщеславием, эгоист, живущий исключительно для своего удовольствия и т. д. Но сегодня мне это все равно. Это существо нужно мне для моего счастья, только оно одно могло бы дать мне его и только ему я простила бы всякие недостатки гораздо крупнее названных. И почему я должна любить только самого хорошего человека? И во мне самой разве не гораздо больше дурных черт, чем в нем?

Читаю жизнь Джордж Элиот в 4-х томах. Это чтение меня утешает и заставляет бродить разным мечтам. Не говоря о ее необыкновенно счастливой любви, начавшейся когда ей было 34 года и кончившейся со смертью ее мужа, — ее литературные лавры не дают мне спать. Первую свою книгу она написала 37-ми лет. Я не так даровита, как она, и, главное, не так образованна, поэтому я удовольствовалась бы четвертью ее успеха. Читаю много и буду продолжать образовываться. Хотела бы поучиться по-немецки, и, если можно будет, сделаю это.