ВЛАДИМИР КЛИПЕЛЬ - УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА

В этот вечер мы остановились на ночлег поздно, в сумерках, на косе, за которой когда-то была заимка, а сейчас оставалась пустошь. Трава на ней была выкошена, на лугу стояли два стожка сена, колья от балагана да яма для хранения мяса. За лужком, среди разнолесья, покоилось маленькое круглое озерко в обрамлении сочных трав, заросшее кувшинкой и листьями чилима – колючего ореха – и сюда, наверное, наведывался по ночам сохатый, пока не попал в погребок сенокосчикам. На лужке стояли несколько рослых кудрявых березок с коричневыми поясами – следами снятой бересты. Ее много валялось повсюду, и мы взяли кусок на растопку, чтоб не возиться с разведением костра.

Лужок и стога являлись.следами жителей Аима, и мы решили, что до деревни уже недалеко. Я чувствовал сильную усталость, болели руки, и, попив наскоро чаю, полез в палатку на мягкую оленью шкуру, где можно было вытянуться во весь рост и смотреть, как играют сполохи огня на бязевой стенке. Алешка долго не шел, наверное, сидел у костра, подбрасывая дрова, и смотрел на причудливый лет огненных точек, срывавшихся в темноту ночи с рыжих косичек огня. Огонь и вода – две стихии, на которые не устанешь любоваться, да и свои думы, несмотря на молодость, у него, наверное, были.

Утром Алеша сказал мне, что ночью кто-то подходил к табору, он ясно слышал шорох гальки под чьими-то шагами, думал, что к нам жалует медведь и выходил с ружьем к костру, но шаги стихли и больше не повторялись. Наверное, зверь ушел. Я проследил берег метров на пятьдесят в сторону, указанную сыном, но галька оставалась повсюду непотревоженной. Возможно, в тиши ночи шаги раздавались гораздо дальше, ведь слышимость у воды хорошая. Берег был слишком обрывист (мы стояли у начала косы), чтобы сохатый мог легко выбраться наверх. Да и нечего ему делать на галечной косе, он любит иные места. Если кто-то и был, так это медведь. Он может пройти, почти не потревожив гальки, и выбраться наверх. А по косам он ходит часто, предпочитая открытые места бурелому и зарослям.

Предположение, что до Аима недалеко, подтвердилось очень скоро. Не прошло и двух часов, как мы увидели табор животноводов – загон для коров и телят, дощатую летнюю кухню, палатку для жилья, мальчишек на берегу у воды и бродивших по косе телят. Собаки залаяли, мальчики увидели нас и скрылись. Мы покликали их, они не отозвались.

Табор был пуст, хозяева покинули его, и мы сочли неудобным находиться там и спустились к лодке, чтобы развести огонь и сварить чай, побриться перед Аимом. И тут показалась моторка с людьми, ехавшими с Аима. На берег вышли мужчина, женщина и две девочки школьного возраста. Семья, – понял я и подошел к ним знакомиться. К приехавшим вышли из кустов мальчики, на наш зов не откликавшиеся.

– Что ж вы, орлы такие, забоялись нас, – пожурил я их.

– Тут бывает, что пьяные ездят, так они боятся, – ответила за них женщина.

Это была семья эвенков-животноводов. Он – небольшого роста, сухощавый, с редкими, едва проступавшими на смуглом лице усиками и бородкой, в хлопчатобумажных пиджачке и брюках и высоких резиновых сапогах, с ножом у пояса, как у всякого таежника, с добродушной стеснительной улыбкой на лице, по виду несколько моложе своей жены. Соловьев Григорий Николаевич, – назвал он себя. Он пастух, косит сено, помогает жене – доярке аимского стада. Зимой уходит на промысел охотиться. Летом зарплата у него небольшая, потому что стадо невелико – всего шесть коров и восемь телят. А зимний заработок зависит от добытой пушнины. В нынешний сезон взял десять соболей и шестьдесят белок. Охотники, промышлявшие в верховьях Аима, добыли пушнины больше. Он далеко не ходил. Соболь есть повсюду, его достаточно, а вот белка куда-то пропала, можно сказать, что нет белки. Раньше ее за сезон брали сотнями. В бассейне Аима развелось много волков, травят оленей, а вот норки и ондатры нет. Ондатра раньше была по озерам, но сейчас куда-то ушла, не стало ее. Может, потому что травяного корма мало, может, по другим причинам. Озера здесь не очень добрые, даже карась в них не растет, мелкий, а это первый признак, что корма в озерах плохие.

Про ондатру я знал, что ее численность подвержена большим колебаниям. Она легко приспосабливается к любому климату, был бы только в достатке ее корм: водяная сосенка, хвощ топяной, осоки, рдесты, вахта трехлистная, сабельник болотный, тростник, стрелолист, рогоз. Морозов она не боится.

Живет ондатра около двух лет, потомство приносит два раза в год – в конце мая и в конце августа, по шесть-семь детенышей. Но у ондатры много врагов, особенно весной, когда из-за паводков молодняк вынужден покидать хатки-гнезда. В это время их хватают орланы, вороны и другие пернатые хищники. Лучшее время промысла – февраль, март, когда зверьки достигают промысловых размеров. Весенние шкурки ценятся выше осенних в полтора раза.

Ондатра способна производить большие перекочевки. Так, в нашем крае ее выпускали в Тугуро-Чумиканском районе, по реке Уде, а через несколько лет она заселила Амурскую область, Нижний Амур и даже проникла в Забайкалье. Гибельными являются для нее зимние переходы, когда она полностью поедает озерные травы и пускается на поиски новых мест. В сильные морозы она отмораживает себе лапы и гибнет.

– А олени свои у вас есть? – спросил я Соловьева.

– Немного есть, пасутся возле Ципанды, там пастбища хорошие, оттуда олень далеко не уходит. Вот придет осень, пойду их искать, потому что на охоту надо ехать на оленях, без оленя по тайге много ли выходишь…

Пока мы беседовали с ним, хозяйка в летней кухне проворно начистила щук и пропустила их через мясорубку, из фарша налепила котлет. Семья большая – пятеро детей да сами, еды нужно много, только успевай готовить. Хозяйка была покрупнее своего мужа, в кости пошире, энергичная, несмотря на пятьдесят пять лет. Фамилия у нее – Долокунова Ульяна Афанасьевна – по первому мужу. Старшие дети уже отделились, одна дочь окончила Магаданский зоотехникум и работает оленеводом на Чукотке, другие кто где, а пятеро младших еще при ней. Младшие – школьники, зимой живут в интернате, а летом помогают ей на ферме. Она Мать-героиня. Ох, нелегко вырастить десятерых!

– И вы еще находите время работать?- удивился я.

– А что поделаешь? Первый муж умер рано, осталась с детьми, надо было как-то жить. Уже восемнадцать лет работаю дояркой, не раз была на районной доске Почета. Сначала жила в Ципанде, а в 1961 году переехала в Аим. Хоть и привыкла к Аиму, а в Ципанде все же лучше было, чем здесь.

– Как здесь коровы, хорошие? – спросил я.

– Ничего. Я от них надаиваю по три тысячи литров, хорошие надои. Да куда здесь больше молока, когда и то, что надаиваю, девать некуда. Мы сдаем его в магазин рыбкоопа, а там его не могут продать, оно портится. Вот придет осень, половину коров отправим в Джигду, тогда совсем нечего будет мне делать, уйду на пенсию.