Елена Прудникова - Хрущев. Творцы террора.

В этом главное отличие Сталина от «кровью умытых»: он это понимал. Точнее, не понимал, а знал. На первых курсах семинарии Иосиф Джугашвили учился на «отлично», а таким тонкостям будущих священников учат с самого начала.

Едва взяв власть, большевики попытались реализовать декларированный ими лозунг: «Вся власть Советам». Однако иллюзии рассеялись быстро. Управлять страной Советы оказались не в состоянии. По счастью, практика была для Ленина и компании важнее идеалов, и очень скоро, уже в первые послереволюционные дни, они принялись выстраивать вертикаль власти. Наверху оказался сначала Совнарком, а потом так называемая «четверка» — неформальная группа внутри партии, которая и взяла на себя оперативное управление большевистским государством [В «четверку» входили Ленин, Сталин, Свердлов и Троцкий.].

Поначалу государство это было очень невелико: две столицы плюс несколько относительно контролируемых регионов. Но все равно новая власть тут же столкнулась с тем, что ни одна властная структура не работает. И тогда, в хаосе и неразберихе первых послереволюционных лет, большевики поневоле стали использовать в качестве приводного ремня единственный аппарат, который у них был в наличии — собственную партию.

Они ни в коей мере не собирались устанавливать диктатуру партии навечно. По задумкам, даже диктатура пролетариата была всего лишь переходной формой к их идеалу — прямому народовластию. Просто советскую власть, равно как и исполнительный аппарат Совнаркома, предстояло еще годы, если не десятилетия, отлаживать и отстраивать. И на это переходное время, согласно большевистским планам, временно управлять страной предстояло по каналам ВКП(б) — а потом партия должна была передать рычаги управления настоящей демократической власти. Такова была теория, родившаяся из практики первых послереволюционных лет.

Собирались ли эту теорию претворять в жизнь? Вожди, безусловно, собирались. Однако насущные задачи все время отвлекали, отвлекали… То хлеба нет, то поезда не ходят, а вот еще война надвигается, революцию в Германии надо делать, и вообще прежде чем наступит вся эта красивая жизнь, должна совершиться мировая революция. А потом умер Ленин, отстранили от власти его соратников, выслали за границу Троцкого. И всем — а в первую очередь партийцам — давно уже казалось, что все так и было задумано изначально, что государство и партия — «близнецы-братья». Сиамские.

Однако потихоньку и очень медленно росла внутри ВКП(б) группа, которая считала совершенно иначе. Начавшись с нескольких человек, она постепенно укреплялась, приобретала влияние и своих людей по всей стране. И настал день, когда они, — ну чего уж там врать, когда их лидер решил: пора. И тихо, волокно за волокном, звено за звеном, начал разделять партию и государство. И тогда перед каждым партийным деятелем в полный рост встал вопрос: с кем он? С государством или с партией?

Это и был второй раскол партии большевиков.

Это один из лейтмотивов всего, что говорил и писал Хрущев, не только пресловутого доклада. Сталин забрал себе единоличную власть, он держал Политбюро, ЦК, всю партию и всю страну в страхе, все руководство рабски выполняло любые прихоти тирана, с содроганием ожидая: когда же наступит их очередь.

Вадим Кожинов вспоминал забавный случай из своей молодости, пришедшейся как раз на годы хрущевской «оттепели»: «Я в то время, скрывая иронию, небезуспешно уверял иных простодушных собеседников, что 1937 год превосходно изображен в популярной стихотворной сказке Корнея Чуковского «Тараканище». Сначала там рисуется радостная картина "достижений первых пятилеток": "Ехали медведи на велосипеде… Зайчики — в трамвайчике, жаба — на метле… Едут и смеются, пряники жуют" и т. д. Но, увы, наступает 1937-й: "Вдруг из подворотни — страшный великан, рыжий (тут я сообщал, что Иосиф Виссарионович до того, как поседел, был рыжеват) и усатый та-ра-кан. Он урчит и рычит и усами шевелит: Приводите ко мне своих детушек, я их нынче за ужином скушаю… Звери задрожали — в обморок упали. Волки от испуга скушали друг друга (какая точная картина 1937-го! — комментировал я), а слониха, вся дрожа, так и села на ежа", — разумеется, на знаменитого наркома с «удачной» фамилией!

При этом я, естественно, умалчивал о том, что сказка «Тараканище» была опубликована не в 1938-м, а еще в 1923 году, и многие из тех, кому я читал процитированные только что строки, восхищались и меткостью, и редкостной смелостью сочинения Чуковского… И в конечном счете именно такое «толкование» 1937 года преподнесено в сочинениях о Сталине, написанных сыном Антонова-Овсеенко, или высокопоставленным армейским партаппаратчиком Волкогоновым, или литератором Радзинским, — сочинениях, которыми и по сей день увлекаются широкие круги людей, не отдающих себе отчета в том, что в основе «методологии» этих авторов как бы лежит та самая «модель», которая легла в основу увлекавшего их в детские годы "Тараканища"…».

(От себя добавлю, что храбрый воробышек, склюнувший таракана, не иначе как наш дорогой Никита Сергеевич…)

Впрочем, сказка, конечно, ложь, да в ней намек… Знаете, в чем парадокс, лежащий в основе сказки Чуковского? В том, что страшный таракан, изрекавший ужасные угрозы, совершенно не имел механизмов их реализации. Съесть-то он съест, вот только каким образом, и куда этакая прорва влезет?

Никита Сергеевич, конечно, до такой пошлости, как объяснение механизма, не снисходит. Сказал же: забрал единоличную власть, чего еще надо?! Он же очевидец, блин, и ушеслышец! Кто, как не он, все-все и знает? И ваше: партия велела… Лечь! Встать! Лечь! Встать!