Владимир Кораблинов - Жизнь Кольцова

– Это как сказать, – усмехнулся Кольцов. – Тихо-тихо, ан иной раз – глядь – живого человека насмерть загрызают мышки-то эти…

Долгим взглядом поглядела Варенька на него.

– Ну, бог с ними, – вздохнула. – А ты не обиделся, что я на маскараде тебя дурачила? Нет? Не надо, голубчик, не обижайся. Я тебя там сразу увидела, с тобой еще длинный такой, смешной был…

– Это Клюшников, чудесный человек! Какие стихи пишет!

– Все равно, он смешной, твой Клюшников. А весело так было! Сейчас все вспомнишь – словно сон. Эх, и пожила же я тогда! Все забыла, кинулась, как в омут… Я знаю, ты мне стихи сочинил, мне Анисья показывала, я их списала.

Верно? Ведь ты в меня влюблен был немножко? Да?

– Ах, Варвара Григорьевна, что ж говорить о том… Так, только болячку тревожить. Письма я вам посылал и из Москвы, и из Питера… и все – безответно.

– Так ведь я все в Москве была, – робко, словно извиняясь, сказала Варенька. – А письма сюда, в Воронеж, шли. Я их только намедни прочла… И знаешь, что я тебе скажу?

Алексей молча глядел на огонек свечи. Варенька поднялась с дивана, подошла к зеркалу и долго поправляла прическу.

– Страшно любить меня, Алеша, – сказала наконец Варенька. – Я ведь как безумная, сама себя боюсь. Небось слышал, как про меня судачат? «Лебедиха сожрала!», «К Лебедихе в ловушку попал!» Вот ты – хороший, умница, летишь на мой огонек… А ведь сгоришь. Сгоришь, Алеша! Ох, дурная я! – Она со стоном заломила руки. – Тоска, тоска проклятая… Вот мы тихонечко тут сидим с тобой, лишь сверчок – слышишь? – за печкой трещит. А мы с тобой как те мыши… Мыши! – презрительно засмеялась. – А сейчас бы… на бешеной тройке! Да чтоб ветер со снегом – в лицо! Да забыть про все на свете… Эту жизнь подлую, проклятую… ах!

– Варвара Григорьевна! Варюша! – вскочил Кольцов. – Да неужто этак-то всю жизнь возле ворот ходить, да замка не сшибить? Ну, держись, белый свет! Одевайтесь потеплее, я мигом!

Он схватил шапку и кинулся из комнаты.

Через полчаса возле ворот теткиного домишка стояла нарядная тройка. Лошади были молодые, горячие, недавно объезженные. Они нетерпеливо топтались в рыхлом снегу подтаявшей дороги, вздрагивали, и нужна была большая сила и сноровка, чтобы удержать их на месте.

В ковровые, с подрезами сани Зензинов положил охапку сена, чтобы было теплее ногам, бросил полмешка овса коням. «На ночь поедем, – сказал ему Кольцов. – Прихвати овсеца-то…»

Тетка Лиза пришла от всенощной. Увидев у ворот зензиновскую тройку, поджала злые губы и принялась что-то шептать.

Варенька со смехом устраивалась в санях. Кольцов заботливо поправлял домотканую полсть.

– Допрыгаешься, Варька! – прошипела тетка.

– Валяй! – крикнул Алексей, вскакивая в сани.

Зензинов ахнул, и тройка, в мгновение проскочив узенькую горбатую уличку, влетела на мост и понеслась по новой гати в открытое поле.

Кольцов искоса глянул на Вареньку. Она сидела молча, с закрытыми глазами, прижавшись к нему, и еле заметная, почти неуловимая улыбка дрожала на ее побледневшем лице. Навстречу мелькали недавно посаженные черные палки ветел, полосатый верстовой столб проплыл назад. Показалась слобода Придача. С хриплым лаем от крайних изб кинулись лохматые собаки. Тусклые огни в окнах черных домов горели, как волчьи глаза. Возле кабака плясали гуляки. Один, что-то крича и матерно ругаясь, кинулся к тройке. Зензинов вытянул его кнутом. И снова все исчезло в тумане: избы, церковь на краю слободы, собаки, пляшущие мужики…

А Варенька молчала. Она не спрашивала, куда они едут, не визжала на раскатах, не ахала от восторга, лишь плотнее прижималась к Кольцову и улыбалась.

Алексей наклонился к ее уху, шепнул:

– Ты так хотела?

Не открывая глаз, она молча кивнула.

Возле села Борового Зензинов попридержал лошадей. Перед ними, затейливо извиваясь в кустах, лежала почерневшая река. Натягивая вожжи, Зензинов откинулся всем телом назад. Лошади пошли шагом.

– Не передумал, Васильич? – крикнул Зензинов. – Поедем на кордон ай заворачивать будем?

– Давай на кордон! – махнул Кольцов.

– Дюже река ненадежна… Не пострять бы завтра.

– Ничего, давай! – весело, задорно отозвался Кольцов. – Ты не побоишься? – шепнул Вареньке.

– Хоть на край света вези! – в первый раз за всю дорогу проговорила она.

Зензинов пустил тройку на лед. Лошади шли осторожно, фыркая и пугливо прядая ушами. Вдруг на реке что-то хлопнуло. Лошади рванулись и вскачь вынесли сани на боровской берег. За избами Борового чернел лес.

Въехав в густой сосняк, Зензинов перегнулся с облучка и сказал:

– Васильич, ты ничего не знаешь?

– А что?

– Лед треснул, вот что! – захохотал Зензинов. – Ну, отчаянные головушки, пострянем мы тут с вами!

Несколько лет подряд возле Боровского кордона Кольцовы рубили лес. Объездчик Махонин – здоровый веселый мужик лет сорока, с красноватым обветренным лицом и льняного цвета бородой – хорошо знал Кольцова и любил его. Он был грамотей, охотник читать, и Алексей, зная его любовь к чтению, часто даривал ему книги. Махонин очень дорожил этими подарками, но больше всего гордился маленькой зеленой книжечкой стихов самого Кольцова, которую тот подарил ему с надписью:

Когда Зензинов постучал кнутовищем в высокие крепкие ворота кордона, Махонин вышел и, увидев тройку, удивился:

– Кого это бог принес?

– Незваный гость хуже татарина! – засмеялся Кольцов, помогая Вареньке выбраться из саней. – Но делать нечего, друг, принимай!

– Ну, это гость дорогой! – обрадовался Махонин и пошел открывать ворота.

В низенькой избе кордона тускло горела лучина. Жена Махонина, засучив рукава, месила в деже тесто.

– Здорово, Наташа! – сказал Кольцов, входя с Варенькой в избу. – На часок к тебе припожаловали – не бранись, принимай гостей!

– Вот напужал – на часок! Да мы тебе завсегда ради…

Она вытерла руки и стала прибирать на лавке, очищая место для гостей.

– А это чья же? – спросила, разглядывая Вареньку. – Неужли ж твоя баба? Ах-и! – всплеснула руками. – Ну, краля! Истинный бог – краля!

Кольцов смутился, покраснел.

– Отгулял, видно, Алексей Васильич в холостых! – развязывая ленты капора, засмеялась Варенька. – Пропал добрый молодец!

– Ну, зачем пропал? – строго сказала Наташа. – Вот деточки пойдут, в дому радость, божье благословение… Нас-то с мужиком господь детьми наказал – оно уж так-то скучно! – со вздохом пожаловалась, пригорюнясь.