Николай Афанасьев - Фронт без тыла

В 1943 году поэт Симонов написал такие стихи:

Когда я прочел эти строчки, то подумал: а ведь хоть в чем-то, но были мы счастливее солдат регулярной армии — мы не сдавали городов. Никто из нас не считал, конечно, что вот армия отступает — значит, не выполняет своего долга, а мы — мы свой долг исполняем свято. Мы чувствовали себя частичкой общего народного организма, частичкой той общей силы, которая, безусловно, одолеет в конце концов врага. А пока мы в той же мере ответственны перед народом за отступление, что и солдаты регулярных частей.

Помню, на том же участке пути мы обгоняли медленно бредущую группу беженцев. Это были женщины, старики, дети. Мы поравнялись с разбитой, скрипящей телегой, которую еле-еле тащила худая, понурая лошаденка. К задку телеги была привязана коза. На телеге какой-то скарб, а на самом верху девочка лет десяти: легкий платок на голове, а из-под него пугливо блестят глаза. Она, конечно, плохо понимает смысл всего происходящего, ей страшно и неуютно. Рядом с ней сгорбленная женщина, безразлично смотрящая вперед и изредка понукающая клячу. Коза время от времени упирается, упрямо мотая головой. А в стороне, по обочине, шагает старик, покрикивающий на лошадь и хворостиной подстегивающий то ее, то козу.

Женщина смотрит на нас печальными глазами. Тоскует она. А может быть, сочувствует нам? Или осуждает?

Но вот старик поворачивает к нам лицо и с отчаянием, близким уже к злобе, почти кричит:

— Долго еще бежать-то будете? Нам ведь за вами и не поспеть!..

Что можно было ему ответить? Ничего. И мы молчали. А на горизонте все сильнее и сильнее разгоралось зарево большого пожара: пылает Дно, занятое сегодня, как говорят, вражеским авиадесантом…

Короткая летняя ночь на исходе. Скоро взойдет солнце, а машин за нами все нет и нет. Впереди большая деревня. Не доходя до нее, свернули вправо и расположились на отдых вблизи деревенских огородов. Это — Большие Гривы. Значит, мы прошли около 15 километров, и, как ни считай, машины давно должны были вернуться. Похоже, ждать их уже бессмысленно: видимо, что-то случилось. Однако на всякий случай выставили у дороги дозор.

Пожинали плоды первой ошибки: люди голодны, а продовольствия ни грамма. Нас четыреста с лишним человек. Надеяться, что деревня, как она ни велика, сможет немедленно накормить столько людей, не приходилось.

Председатель колхоза дал команду зарезать для нас несколько свиней. Ни котелков, ни ложек у нас не было, мясо варили в больших банных котлах, хлеба досталось каждому по маленькому кусочку. В результате — ни сыты, ни голодны.

Тем временем взошло солнце, и движение на большаке прекратилось: в небе повисли самолеты противника. Ждать машин стало теперь уже совершенно бессмысленно. Оставалось одно — двигаться к намеченному месту сбора своим ходом, через леса и болота.

Пошли. По красивому ржаному полю вышли к позиции артиллерийской батареи. Здесь только что получили сведения о продвижении противника, и батарея спешно снималась с огневого рубежа. Артиллеристы отступали. Пользуясь возможностью, мы отправили с ними последние весточки родным. Впереди была территория, которую советские войска оставили.

Мы пересекли небольшое болото, поросшее мелким кустарником, и впереди слева открылась стоящая на высотке деревня Тетеревиха. Разведчики сообщили, что немцев в деревне нет, однако часа три назад здесь побывали два немецких мотоциклиста. Принимаем решение все попадающиеся на пути деревни обходить.

Теперь шли только по лесным и болотным тропам. Солнце поднималось все выше, становилось жарко. После съеденной свинины мучила жажда, но фляг, а значит и воды, у нас не было, и мы жадно глотали пахнущую болотом, но прохладную влагу, наполнявшую лунки от продавленного каблуками мха. Идти было тяжело, на многих взмокли гимнастерки. И вот на первом же привале среди наших людей обнаружилось сразу несколько больных, причем все они раньше о своих болезнях и не заикались.

Не знаю, что сыграло для этих людей главную роль — ночной ли переход, вид горящего Дно, исчезновение части полка, стремительность продвижения противника или просто относительная еще близость не занятой немцами земли, — но они просились назад. Что ж, пусть лучше сейчас, чем там, впереди. Назваться добровольцем легче, чем стать им в действительности, а обратный путь еще не закрыт. И мы им не препятствовали.

Между тем пошли уже вторые сутки нашего перехода. Первого и так богатого неожиданностями. Люди устали. На коротких привалах засыпали моментально. Тяжелым, ох каким тяжелым оказался этот марш! Изматывало движение по болотам. Мы двигались в колонне по одному, но оставляли тем не менее позади себя почти дорогу из размешанной болотной почвы — широкую и очень заметную. Особенно тяжело замыкающим. Колонна — как гармошка: она то сжималась, то растягивалась, когда идущие впереди выходили на твердую почву, и тогда тем, кто шел сзади, приходилось догонять почти бегом.

Отдых не мог быть длительным: надо было спешить в Ясски, на место встречи с первой половиной полка. И продолжался этот бесконечный марш. Как поведут себя дальше наши бойцы? Не раскиснут ли? Выдержат? Эти мысли занимали меня все время.

Помню, как радовался я всякий раз, видя энергию и бодрость моего заместителя по боевой части Коли Чуднова. Он был молод, черняв, чуть лысоват. Боевой командир, пограничник. К нашему батальону прикреплен в первые же дни формирования.

Рассказывали, что в первые дни войны ему пришлось пробиваться на броневике к окруженной противником заставе и обратно. Туда прорвались довольно простона максимальной скорости, неожиданно и решительно. Враг, судя по всему, просто не успел и сообразить, что произошло. Но обратно надо было двигаться той же дорогой — другой просто не было, — и рассчитывать на неожиданность уже не приходилось.

Чуднов сделал на заставе все, что было нужно, забрал в машину нескольких тяжело раненных и тронулся в обратный путь. Он приказал водителю двигаться опять на максимальной скорости, а когда броневик оказался в зоне сильнейшего огня, остановил машину и поджег дымовую шашку, которую прихватил на заставе. Повалил густой дым, противник решил, что дело сделано. Солдаты бежали к машине. Подпустив их поближе, из броневика открыли пулеметный огонь, он снова набрал скорость и… прорвался! Чуднов был представлен тогда к ордену.