Александр Солженицын - Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956: Опыт художественного исследования. Т. 1

Поразительно, что на Западе, где невозможно долго хранить политические тайны, они неизбежно прорываются в публикации, разглашаются, — именно тайна этого предательства отлично, тщательно сохранена британскими и американскими правительствами — воистину, последняя тайна Второй мировой войны или из последних. Много встречавшись с этими людьми в тюрьмах и лагерях, я четверть века поверить не мог бы, что общественность Запада ничего не знает об этой грандиозной по своим масштабам выдаче западными правительствами простых людей России на расправу и гибель. Только в 1973 (Sunday Oklahoman, 21 янв.) прорвалась публикацию Юлиуса Эпштейна, которому здесь я осмеливаюсь передать благодарность от массы погибших и от немногих живых. Напечатан разрозненный малый документ из скрываемого доныне многотомного дела о насильственной репатриации в Советский Союз. "Прожив два года в руках британских властей, в ложном чувстве безопасности, русские были застигнуты врасплох, они даже не поняли, что их репатриируют… Это были, главным образом, простые крестьяне с горькой личной обидой против большевиков". Английские же власти поступили с ними "как с военными преступниками: помимо их воли передали в руки тех, от кого нельзя ждать правого суда". Они и были все отправлены на Архипелаг уничтожаться. В какой части мира и какой контингент западные правительства осмелились бы так выдать, не боясь в своих странах общественного гнева? (Примечание 1973 года.)

А сама казнь лишь на время закрывала лицо паранджой, чтобы сбросить её с оскалом через два с половиной года (январь 1950).

Доктору С., по свидетельству А. П. К-ва.

Х. С. Т-э.

Часть первая, гл. 8.

А. А. Ахматова называла мне имя того чекиста, кто изобрёл это дело — Яков Агранов.

Статья 93-я Уголовно-процессуального кодекса так и говорила: "анонимное заявление может служить поводом для возбуждения уголовного дела" (слову «уголовный» удивляться не надо, ведь все политические и считались уголовными).

Н. В. Крыленко. "За пять лет". ГИЗ, М-Пгд, 1923, стр. 401.

Е. Гинзбург пишет, что разрешение на "физическое воздействие" было дано в апреле 38-го года. В. Шаламов считает: пытки разрешены с середины 38-го года. Старый арестант Митрович уверен, что был "приказ об упрощённом допросе и смене психических методов на физические". Иванов-Разумник выделяет "самое жестокое время допросов — середина 38-го года".

Сравни 5-е дополнение к конституции США: "Никто не может быть обязан свидетельствовать против себя в уголовном процессе".

По жестоким законам Российской империи близкие родственники могли вообще отказаться от показаний. И если дали показания на предварительном следствии, могли по своей воле исключить их, не допустить до суда. Само по себе знакомство или родство с преступником странным образом даже не считалось тогда уликою!..

А теперь она говорит: "Через 11 лет во время реабилитации дали мне перечитать эти протоколы — и охватило меня ощущение душевной тошноты. Чем я могла тут гордиться!?…" — Я при реабилитации то же испытал, послушав выдержки из прежних своих протоколов. Не узнаю себя — как я мог это подписывать и ещё считать, что неплохо отделался и даже победил?

Это, видимо, — монгольские мотивы. В журнале «Нива», 1914, 15 марта, стр. 218, есть зарисовка монгольской тюрьмы: каждый узник заперт в свой сундук с малым отверстием для головы или пищи. Между сундуками ходит надзиратель.

Ведь кто-то смолоду вот так и начинал — стоял часовым около человека на коленях. А теперь, наверно, в чинах, дети уже взрослые…

Впрочем, инспекция была невозможна и настолько никогда её не было, что когда к уже заключённому министру госбезопасности Абакумову она вошла в камеру в 1953, он расхохотался, сочтя за мистификацию.

В 1918 московский ревтрибунал судил бывшего надзирателя царской тюрьмы Бондаря. Как высший пример его жестокости стояло в обвинении, что он "в одном случае ударил политзаключённого с такой силой, что у того лопнула барабанная перепонка". (Н. В. Крыленко. "За пять лет". ГИЗ, М-Пгд, 1923, стр. 16)

И следствие шло у них по 8-10 месяцев. "Небось Клим Ворошилов в такой одиночке один сидел", — говорили ребята (да ещё и сидел ли?).

И во владимирской «внутрянке» в 1948 в камере 3 х 3 метра постоянно стояли 30 человек! (С. Потапов). В краснодарском ГПУ в 1937 — четыре человека на 1 квадратный метр пола.

На самом же деле он вёл бригаду на параде, но почему-то же не двинул. Впрочем это не засчитывается. Однако, после своих универсальных пыток он получил… 10 лет по ОСО. Настолько сами жандармы не верили в свои достижения.

"Новый мир", 1962, № 4, Р. Пересветов.

С. П. Мельгунов. "Воспоминания и дневники". Вып. 1. Париж, 1964, стр. 139.

Ещё одного школьного нашего друга, К. Симонянца, едва не подгребли тогда к нам. Какое облегчение было мне узнать, что он остался на свободе! Но вот через 22 года он мне пишет: "Из твоих опубликованных сочинений следует, что ты оцениваешь жизнь односторонне… Объективно ты становишься знаменем фашиствующей реакции на Западе, например, в ФРГ и США… Ленин, которого, я уверен, ты по-прежнему почитаешь и любишь, да и старики Маркс и Энгельс осудили бы тебя самым суровым образом. Подумай над этим!" Я и думаю: ах, жаль, что тебя тогда не посадили! Сколько ты потерял!..

Роман Гуль. «Дзержинский». Париж, 1936.

ВОХР — Военизированная Охрана, прежде — Внутренняя Охрана Республики.

"В круге первом".

Вообще, Д. П. Терехов — человек незаурядной воли и смелости (суды над крупными сталинистами в шаткой обстановке требовали её), да и живого ума. Будь хрущёвские реформы последовательней, Терехов мог бы отличиться в них. Так не состаиваются у нас исторические деятели.

Ещё из его вельможных чудачеств: с начальником своей охраны Кузнецовым переодевался в штатское, шёл по Москве пешком и по прихоти делал подачки из чекистских оперативных сумм. Подаяние на облегчение души?

А в Восточной — не слышно, значит, перековались, ценят их на государственной службе.

КПЗ (ДПЗ) — Камеры (Дом) предварительного заключения. То есть, не там, где отбывают срок, а где проходят следствие.

А точней: 156 х 209 см. Откуда это известно? Это торжество инженерного расчёта и сильной души, не сломленной Сухановкой, — это посчитал Александр Долган. Он не давал себе сойти с ума и пасть духом, для того старался больше считать. В Лефортове он считал шаги, переводил их на километры, по карте вспоминал, сколько километров от Москвы до границы, сколько потом через всю Европу, сколько через весь Атлантический океан. Он имел такой стимул: мысленно вернуться домой в Америку; и за год лефортовской одиночки спустился на дно Атлантики, как его взяли в Сухановку. Здесь, понимая, что мало кто об этой тюрьме расскажет (наш рассказ — весь от него), он изобретал, как ему вымерить камеру. На дне тюремной миски он прочел дробь 10/22 и догадался, что «10» означает диаметр дна, а «22» — диаметр развала. Затем он из полотенца вытянул ниточку, сделал метр и так всё замерил. Потом он стал изобретать, как можно спать стоя, упершись коленом в стулик и чтоб надзирателю казалось, что глаза твои открыты. Изобрёл — и только поэтому не сошёл с ума. (Рюмин держал его месяц на бессоннице.)