Пабло Неруда - Признаюсь: я жил. Воспоминания

Все члены семьи: мать – она была вдовой, ее две очаровательные девочки и два сына-моряка – знали обо мне. Оба сына подрабатывали разгрузкой бананов на пристани и пребывали в мрачном настроении, потому что никак не могли наняться на пароход. Они мне рассказали, что какой-то старый корабль пойдет на слом. Из моего тайного убежища я руководил операцией по снятию с носовой части корабля прекрасной статуи. Ее спрятали в одном из складских помещений на пристани. Я познакомился с этой статуей много позже, когда годы изгнания остались далеко позади. Сейчас эта вырезанная из дерева великолепная женщина с античным лицом, как и у всех статуй, украшавших старинные корабли, смотрит, как я пишу мемуары у моря, и дарит мне свою печальную красоту.

По заранее составленному плану я должен был тайно попасть на пароход, проникнуть в каюту одного из матросов, а в эквадорском порту Гуайякиле объявиться среди банановых гор. Предполагалось, что, как только пароход начнет пришвартовываться к пристани, я появлюсь на палубе в элегантном костюме, с сигарой в зубах, хотя, надо сказать, отроду не курил сигар. С отъездом медлить было нельзя, и в доме решили сшить мне модный курортный костюм для путешествия в тропики. С меня заранее сняли мерку, и в два счета костюм был готов. Никогда в жизни я так не веселился, как тогда, когда его увидел. Понятие о моде у приютивших меня женщин сложилось под влиянием нашумевшего фильма «Унесенные ветром». [160]А братья считали образцом изысканного вкуса и элегантности то, на что они насмотрелись в дансингах Гарлема и в портовых барах карибских стран. Двубортный приталенный пиджак доходил мне до колен. Брюки туго стягивали щиколотки.

Я сохранил этот живописный экзотический наряд, любовно сделанный руками добрых людей, но покрасоваться в нем мне не пришлось. Я так и не попал на пароход, не сошел на банановый берег Гуайякиля, одетый подобно Кларку Гейблу. [161]Все получилось по-другому: я попал туда, где властвует холод, на крайний юг Чили, на крайний юг Америки и дерзнул пересечь Анды.

В ту пору Генеральным секретарем нашей партии был Рикардо Фонсека, человек с улыбающимся лицом и твердым характером, закаленный суровыми ветрами Карауэ, южанин, как и я. Фонсека сам занимался всем, что было связано с моим подпольем, с моими квартирами, с моими тайными переездами, изданием моих статей против Гонсалеса Виделы, а более всего он заботился о том, чтобы ни одна душа не узнала стороной, где я живу. Единственным человеком, который в течение полутора лет знал, где меня прячут, где я ем, где ночую, был сам Рикардо Фонсека – молодой блестящий руководитель, наш Генеральный секретарь. Зеленое пламя все ярче полыхало в глазах Рикардо, но силы его убывали, гасла светящаяся улыбка, и настал день, когда мы навсегда простились с нашим верным товарищем.

В условиях строжайшего подполья был избран новый руководитель партии – человек сильный духом и телом, портовый грузчик из Вальпараисо. Звали его Гало Гонсалес. Он отличался несгибаемой стойкостью и сложным характером, который нелегко было разглядеть за его внешностью. Надо сказать, что наша партия, организация с многолетним опытом, на пути которой были и свои идеологические промахи, не знала культа личности. Верх всегда брало национальное сознание, сознание того, что народ умеет делать все своими руками. В истории Чили не часто появлялись каудильо, и это тоже сказалось на характере нашей партии. Но пирамидальная иерархическая политика времен культа личности в условиях подполья создала в нашей партии несколько разреженную атмосферу.

Гало Гонсалес не мог поддерживать постоянную связь с партийными массами. В стране усиливался полицейский террор. За решеткой томились тысячи коммунистов. Особо опасные «преступники» были брошены в концлагерь на пустынном берегу Писагуа.

В строжайшем подполье вел Гало Гонсалес активную революционную деятельность, но отрыв партийного руководства от плоти партии становился все ощутимее. Да… Гало Гонсалес был настоящим человеком, мужественным борцом, наделенным поистине народной мудростью.

У него в руках был новый план моего побега, и на этот раз он осуществлялся с безупречной четкостью. Мне надо было выбраться из столицы, проехать тысячу километров и верхом на лошади пересечь Анды. В условленном месте меня должны были ждать аргентинские товарищи.

Мы выехали под вечер в автомобиле, посланном нам самой судьбой. Этот неуязвимый автомобиль принадлежал моему другу Раулю Бульнесу, работавшему в ту пору врачом в конной полиции. Он сам вывез меня за пределы Сантьяго и передал заботам чилийских коммунистов. Другой автомобиль, где все было предусмотрено для долгого путешествия, вел мой старый товарищ по партии шофер Эскобар.

Мы ехали день и ночь. Когда проезжали через города и селения или останавливались на бензозаправочных станциях, я, несмотря на темные очки и бороду, чтобы меня не опознали, старательно кутался в мягкий плед.

В полдень миновали Темуко, – по чистой случайности он оказался на пути побега, – не задержавшись там ни на минуту. Никто не узнал меня в родном городе. Мы пересекли мост, а затем деревушку Падре-Лас-Касас. Когда город остался далеко позади, вышли из машины и уселись на большом камне перекусить. По склону горы с веселым звоном сбегала речушка. Ко мне пришло проститься мое детство. Я здесь вырос, среди этих холмов, у реки родилась моя поэзия, она вобрала в себя шум дождя и наполнилась запахами леса, как свежая древесина. И вот теперь по дороге к свободе, к избавлению я на миг очутился в Темуко и услышал голос той воды, что научила меня петь.

Снова двинулись в путь. Только однажды нам пришлось пережить тревожные минуты. Наш автомобиль неожиданно был остановлен на шоссе весьма решительным офицером карабинеров. Я оцепенел и не произнес ни слова, но страхи оказались напрасными. Офицер попросил подвезти его до какого-то места, которое находилось в ста километрах. Он сел рядом с шофером, моим товарищем Эскобаром, и между ними завязалась оживленная беседа. Я прикинулся спящим, чтобы не вступать в разговор. Даже камни в Чили знали мой голос – голос поэта.

Без особых осложнений добрались до назначенного места. Это были лесоразработки, на первый взгляд безлюдные. Со всех сторон сюда подступала вода. Сначала мы пересекли широкое озеро Ранко и высадились среди густых зарослей кустарников и огромных деревьев. Дальше верхом на лошадях доехали до озера Майуе, которое переплыли на лодках. В густой листве гигантских деревьев, пронизанных глухим рокотом, едва проглядывал хозяйский дом. Говорят, что Чили – край света. То место, где мы очутились, – девственная сельва, взятая в кольцо снега и озерных вод, – поистине один из последних обитаемых уголков нашей планеты.