Пабло Неруда - Признаюсь: я жил. Воспоминания

Мы плескались в источнике с наслаждением, смывая, сбрасывая тяжесть долгой томительной дороги. Как будто заново рожденные, вынутые из купели, отдохнувшие, тронулись на рассвете в путь, преодолевая последние километры, которые уводили меня от ввергнутой во мрак родины. Мы ехали, напевая, чувствуя прилив новых сил, вдыхая воздух полной грудью, веря, что впереди великая дорога мира. Когда в горах нам захотелось отблагодарить хозяев – я это помню, как сейчас, – за песни, за угощенье, за кров и ночлег, за чудесный источник, словом, за ту неожиданную помощь, что встретилась на пути, – они отказались наотрез. Мы были их гостями, и все тут. В этом тихо сказанном «и все тут» таилось многое, может, признание, а может, те же мечты, что и у нас.

По заброшенной хижине мы поняли, что добрались до границы между Чили и Аргентиной. Я был на свободе и написал на стене хижины: «До скорого свиданья, моя родина. Я ухожу, но ты остаешься со мною».

В Сан-Мартине-де-лос-Андес нас должен был ждать знакомый чилиец. Городок, расположенный в аргентинских горах, был так мал, что меня предупредили лишь об одном: «Номер сними в лучшей гостинице и жди Педрито Рамиреса».

Но в жизни всего не предвидишь. В Сан-Мартиле-де-лос-Андес не одна, а две лучших гостиницы. Какую выбрать? Мы предпочли более дорогую, на окраине, хотя первая гостиница, которую увидели, стояла на главной и очень красивой площади города.

Выбранная нами гостиница оказалась настолько роскошной, что нас туда не пожелали впустить. С неприязнью глянули на заросшие щетиной лица, на перекинутые через плечо котомки, на пропыленные в долгом пути костюмы… Наш вид внушил бы опасения кому угодно. А тем паче хозяину гостиницы, где жили высокородные англичане из Шотландии, прибывшие половить семгу в аргентинских водах. В нас не было ничего от лордов. Словом, хозяин, театрально разводя руками, стал объяснять, что последний номер сдан всего десять минут назад, и мы поняли, что нам попросту сказали vade retro. [162]И вот тут в дверях появился элегантный мужчина с военной выправкой в сопровождении блондинки, похожей на кинозвезду.

– Стойте, – властно загремел он, – где это видано, чтоб прогоняли чилийцев. Они останутся здесь!

И мы остались. Наш покровитель так смахивал на Перона, [163]а его дама – на Эвиту, [164]что мы в первый момент растерялись. Позже, когда, умытые и переодевшиеся, мы сели с ними за один стол и, не торопясь, распили бутылку сомнительного шампанского, стало известно, что наш герой – начальник местного гарнизона, а его спутница и в самом деле актриса, приехавшая к нему из Буэнос-Айреса.

Мы выдали себя за чилийских лесоторговцев, которые прибыли в Аргентину, чтобы заключить выгодные сделки. Начальник гарнизона окрестил меня Человеком-горой. Виктор Бианчи, который оставался со мной из дружеских чувств и любви к приключениям, настроил гитару и двусмысленными, озорными чилийскими песенками привел в восхищение аргентинок и аргентинцев. Но прошло трое суток, а Педрито Рамирес не появился. Я по знал, что и думать. У нас уже не было ни чистых рубашек, ни денег, чтобы купить новые. А всякий уважающий себя лесоторговец, говорил Виктор Бианчи, должен по крайней мере иметь рубашки.

Между тем начальник гарнизона пригласил нас отобедать в его полку. Мы с ним сдружились, и в порыве откровенности он признался, что даже сходство с Пероном не заставило его стать перонистом. Часами мы спорили, чей президент хуже – аргентинский или чилийский…

Наконец однажды утром в мой номер ворвался Педрито Рамирес.

– Несчастный, – завопил я, – где ты пропадал?

Все разъяснилось очень просто. Рамирес терпеливо дожидался нас в гостинице, что стояла на площади.

Через десять минут наша машина уже неслась по бескрайней равнине. Ехали день и ночь. Время от времени аргентинцы делали короткую остановку, чтобы приготовить мате, [165]а потом снова мчались сквозь безбрежное однообразие пампы.

Разумеется, в Буэнос-Айресе я прежде всего должен был раздобыть новое удостоверение личности. Те подложные документы, что помогли мне попасть в Аргентину, не годились на тот случай, если потребуется пересечь океан и попасть в Европу. Как же получить нужные бумаги? Ведь за мной уже вовсю охотилась аргентинская полиция, поднятая на ноги чилийским правительством. И вот в эту трудную минуту я подумал о том, что дремало на дне моей памяти. Я подумал, что писатель Мигель Анхель Астуриас, мой старинный друг из Центральной Америки, вполне может жить в Буэнос-Айресе, занимая какой-нибудь дипломатический пост в посольстве Гватемалы – страны, где он родился. Мы отдаленно походили друг на друга и когда-то с обоюдного согласия решили причислить себя к семейству «чомпипе». Этим словом индейцы Гватемалы и Мексики называют индюков. Мы оба – носатые, полные, с массивными тяжелыми лицами – чем-то напоминали эту мясистую и вкусную птицу.

Астуриас пришел в мою нелегальную квартиру.

– Дружище «чомпипе», – сказал я, – одолжи мне на время твой паспорт. Доставь мне удовольствие попасть в Европу в качестве Мигеля Анхеля Астуриаса.

Надо сказать, что Астуриас при всем своем либерализме был далек от активной политической деятельности. Но тем не менее не колебался ни минуты. Через несколько дней под услужливые: «Сеньор Астуриас, сюда, пожалуйста», «Сеньор Астуриас, туда, пожалуйста», – я пересек широкую реку, которая разделяет Аргентину и Уругвай, и добрался до Монтевидео, а потом, пройдя сквозь все полицейские посты и проверки в аэропортах, очутился, наконец, в Париже под именем известного гватемальского писателя Мигеля Анхеля Астуриаса.

Однако в Париже у меня снова возникли трудности с документами. Мой блистательный паспорт не выдержал бы неумолимого и цепкого взгляда французской Sûreté. [166]Мне очень не хотелось отказываться от имени Мигеля Анхеля Астуриаса, но я должен был стать чилийцем Пабло Нерудой. Только как, если Пабло Неруда не приезжал во Францию, если во Францию прибыл Мигель Анхель Астуриас?

Мои приятели настояли, чтобы я укрылся в отеле «Георг V». «Там, среди сильных мира сего, никто не посмеет потребовать у тебя документы».

Я прожил в этом шикарном отеле несколько дней, мало беспокоясь, что мой потрепанный за долгий путь андский костюм не вяжется с элегантностью и богатством, окружавших меня людей. Именно тогда появился Пикассо – человек великого таланта и великой душевной щедрости. Он радовался как дитя: незадолго до нашей встречи ему случилось произнести свою первую в жизни речь. То была речь о моей поэзии, моих преследователях, о моем побеге. С братской заботливостью этот гениальный минотавр современной живописи вникал во все подробности моей парижской жизни. Он вел переговоры с властями, обзванивал сотни людей. Сколько прекрасных картин не смог написать великий художник по моей вине! Мне было совестно, что Пикассо тратит на меня свое священное время.