Сергей Голицын - Записки уцелевшего

Не сразу отец смог рассказать, что случилось.

Его ближайшим начальником был инженер Камзолкин, весьма порядочный человек, о котором, кстати, мой отец упоминает в своих воспоминаниях. Камзолкин когда-то приезжал в Бучалки и в качестве эксперта давал советы, как поднять доходность имения…

А тут он сказал отцу, что в Госплане предстоит чистка аппарата, мой отец намечен первой жертвой и будет вычищен по первой категории.

— Может быть, мне пойти к Осадчему? — спросил отец Камзолкина.

Профессор Осадчий был первым заместителем председателя Госплана Кржижановского и еще с прежних времен знал отца.

— Осадчий сам за себя трясется, — возразил Камзолкин. — Немедленно пишите заявление об увольнении по собственному желанию. Уйдете с незапачканными документами и поступите в более скромное учреждение.

Отец знал, как его брата за глагол «дрессировать» поставили на всеобщее поругание, найдут и для него подобную причину. И он тут же, в кабинете Камзолкина, написал: "Прошу меня уволить и т. д…"

А через год весь руководящий состав Госплана начиная с Осадчего, в том числе и Камзолкин, был арестован. Их обвинили во вредительстве, в засорении кадров классовыми врагами, некоторых расстреляли, других отправили в концлагеря. Кржижановский был ближайшим другом Ленина, его отстранили, сделали академиком, а председателем Госплана был назначен Куйбышев.

На первых порах отец духом не пал, и мать старалась его поддерживать. Он зарегистрировался на бирже труда как безработный и стал ходить по московским учреждениям по направлениям биржи и по рекомендациям знакомых. А знакомых, еще "со времен деспотизма", у него везде было много и везде знали его как очень хорошего работника. С утра он уходил как на службу в одно, в другое, в третье место.

А тогда начался первый год первой пятилетки. Во всех учреждениях увеличивались штаты. Руководители на первых порах встречали отца радостно, знакомили с характером будущей работы, случалось, показывали стол, за которым ему предстоит сидеть. С благоприятными резолюциями на заявлениях отец заполнял анкеты.

Всю жизнь он был честным, даже чересчур честным, никогда ничего не скрывал. И отец писал: бывший князь, бывший дворянин, бывший предводитель дворянства, бывший член Московской управы, далее перечислял те советские учреждения, в которых работал с первого месяца Советской власти в течение одиннадцати лет.

— Зайдите через три дня, — смущенно, а то со страхом говорили ему руководители учреждений. А однажды некий кадровик брякнул:

— Да куда вы суетесь? Без вас построят социализм.

А газеты, повествуя о чистках, пылали ненавистью к бывшим людям, называли их классовыми врагами, брали на мушку какое-либо учреждение и перечисляли фамилии бывших помещиков, офицеров, чиновников или сыновей бывших, бывших, бывших…

А наверняка именно эти злополучные работяги старались особенно усердно и добросовестно, старались и за совесть, и за страх.

Я не знал, да и теперь не знаю более деятельного и усердного работника, чем мой отец. А тут он постепенно сник, у него опустились руки. Он привык всю жизнь сидеть за столом на службе и дома по вечерам редко выходил к гостям; чем-то занимался. Теперь потерянный ходил по квартире, останавливался в раздумье, опять начинал ходить. Однажды он подошел ко мне, когда я за своим столиком чертил очередную карту, и сказал:

— Послушай, научи меня чертить.

— Ах, папa, — ответил я, — для этого нужно долго тренироваться.

Он очень страдал от безделия. Привыкший нести главный груз семьи, он беспокойно говорил матери:

— Как мы будем жить?

— Образуется, — утешала она словами слуги Стивы Облонского.

Да, случайные переводы статей и заметки в журналы давали, в сущности, гроши. Но работать для отца было насущной потребностью еще со студенческой скамьи.

Однажды сестра Соня явилась из своего санитарного учреждения очень расстроенная. Ей сказали, что больше давать работу не будут, сведения по санитарной статистике признаны напрасной тратой средств, чуть ли не вредительством. Не знаю, посадили ли врачей — энтузиастов этого полезного дела. Очень может быть, что посадили. Так лишились заработка сестра Соня, сестра Лина и еще несколько семей из бывших.

А брат Владимир и я пока успешно трудились. И моя мать тоже немного зарабатывала. И дедушка получал доллары. Кое-как мы продолжали сводить концы с концами.

Однажды, уже в марте месяце, наша невестка Елена вернулась с покупками и сказала:

— Там у ворот народ толпится, там Бог знает что наклеено.

Я выскочил наружу. Люди подходили к воротам, читали, вновь уходили. И мы читали. На одном из столбов ворот был наклеен большой лист бумаги. Крупным почерком наш управдом, человек, к нашей семье отнюдь не враждебный, однако аккуратный исполнитель, написал (цитирую по памяти, но думаю — почти дословно):

Список лиц, лишенных избирательных прав по д. № 16 Еропкинского переулка:

1. Голицын Владимир Михайлович (старший) — бывший князь, бывший губернатор, бывший московский городской голова, бывший помещик, бывший домовладелец.

2. Голицын Михаил Владимирович — бывший князь, бывший предводитель дворянства, бывший член Московской городской управы, бывший помещик, бывший домовладелец, ныне нигде не работающий.

3. Голицына Анна Сергеевна — бывшая княгиня, иждивенка бывшего князя.

4. Голицын Владимир Михайлович (младший) — сын бывшего князя, нигде не работающий.

5. Голицына Софья Михайловна — дочь бывшего князя, нигде не работающая.

6. Голицына Елена Петровна — иждивенка бывшего князя.

7. Голицын Сергей Михайлович — сын бывшего князя, нигде не работающий.

(Сестер Маши и Кати в списке не было как не достигших восемнадцатилетнего возраста.) Далее шли:

8. Россет Александра Николаевна — иждивенка бывшего князя.

9. Бабынина Елизавета Александровна — бывшая помещица.

Других лишенных избирательных прав в обоих корпусах нашего дома не нашлось.

Вот так! В этом черном списке были явные передержки и подтасовки. Только о дедушке говорилось правильно. Мой отец никогда не был ни помещиком, ни домовладельцем. И неужели не шла в счет его одиннадцатилетняя служба после революции! И не работал он всего лишь последние два месяца, однако продолжал числиться на бирже труда. А брат Владимир — столько лет преуспевающий художник! А я — и чертежник, и студент! Сестра Соня, правда, осталась на перепутье, но до того усердно считала заболевших москвичей. А бедная наша тетя Саша: после окончания Смольного института она более сорока лет служила гувернанткой в разных семьях! А наша соседка Елизавета Александровна попала в список только потому, что жила в одной квартире вместе с нами. А будь ее соседями обыкновенные граждане, никогда бы ее не ошельмовали. В Москве многие бывшие помещики, но не титулованные, продолжали жить более или менее спокойно.