Сергей Голицын - Записки уцелевшего

Мне с Клавдией нашли отдельный домик, очень близко от квартиры родителей. Мы там зажили счастливо с нашим малышкой. Опять я по вечерам читал вслух. Даже казалось удивительным: собирался жениться сроком на один месяц, а уже полтора года живу вполне благополучно.

Да, зарабатывал я тогда хорошо, но меня смущала неопределенность моего положения. Сумею ли я продолжать творчески работать, жить литературным трудом?

Берман вызвал меня телеграммой на определенный день и час. Я поехал и застал его разговаривающим с невысоким, сухощавым, с бородкой военным с двумя ромбами. Берман мне сделал знак, и я сел ждать. Невольно прислушался к разговору и неожиданно обнаружил, что речь идет о моей рукописи. Военный ее хвалил, могу похвастаться, даже очень хвалил, сказал, что, когда книга выйдет из печати, он ее будет рекомендовать своим ученикам. Берман представил ему меня и назвал фамилию военного.

Я так и обомлел — профессор Александр Михайлович Казачков, автор учебника "Военная топография", по которому учатся слушатели военных академий и с которого я бессовестно сдирал целые абзацы для своей книги! И он был моим рецензентом! Тут же я исправил мелкие неточности, и моя рукопись была одобрена. И через каких-нибудь полчаса я получил деньги за ее одобрение. Нынешним авторам такая сверхоперативность покажется невероятной. Владимир уже был в Гудаутах, книгу иллюстрировал мой двоюродный брат Кирилл и, к сожалению, очень сухо. Владимир обязательно подпустил бы разные придумки-изюминки.

По моей просьбе Берман выдал мне справку, что я работаю в издательстве по договору. Он сам ее написал и пошел ставить печать. По этой справке без всяких проволочек я получил в Дмитрове паспорт, значит, мог считаться полноправным гражданином нашей страны, правда, временно, пока не выйдет книга.

Казачков пригласил меня участвовать в топографическом кружке при Осоавиахиме, которым он руководил. Несколько раз я ходил на занятия того кружка, сидел на равных правах с командирами со шпалами и ромбами, а также с несколькими пареньками-комсомольцами. О чем толковали в том кружке, не помню, но не забыл чай и бутерброды с икрой и ветчиной. Подобное угощение было тогда в диковину.

Вскоре кружок ликвидировали. Понес я в ОНТИ заявку на следующую книгу "История дорог", начиная с Персии и Ассирии, но мне сказали, что редакция для юношества ликвидирована, Берман перешел на другую работу. Толкнулся я в издательство "Молодая гвардия", но там мне ответили, что тема моей заявки неактуальна, и отказали. Не знаю, справился ли я с ней.

Книга моя "Хочу быть топографом" вышла в 1936 году. Честно говоря, мне ею нечего гордиться. Но зато с нее начинался мой литературный стаж, много лет спустя она мне пригодилась для оформления пенсии. После войны ее дважды переиздавали в Детгизе, и я даже получил за нее премию, кстати, единственную в своей жизни.

А бедный Казачков был арестован, его учебник объявили вредительским и изъяли из всех библиотек. Находчивые, ученики Казачкова издали новый учебник по топографии почти без изменений, но под своими фамилиями. Был арестован и директор издательства ОНТИ старый большевик Мещеряков.

Житков рекомендовал те мои рассказы, которые он тогда отдал в журнал «Чиж», также и в редакцию для младшего возраста издательства Детгиз, к ним я присоединил еще два, получивших благословение Житкова. Получалась маленькая книжечка.

Редактор Наталия Шер (забыл отчество) прочла рассказы, они ей понравились, она меня познакомила с заведующей редакцией Оболенской — женой известного большевика Осинского (не княгиней). Мою книжечку решили издать. Я потом увидел на задней стороне обложки ранее изданной другой книги список, какие сочинения собираются печатать; начинался он Пушкиным, Крыловым, Некрасовым, далее шли фамилии ныне никому неизвестных пролетарских писателей, на последней строчке стояло: "Сергей Голицын — рассказы".

Послал я Житкову по почте еще один рассказ, в прилагаемом письме написал, что он мне не очень нравится, но печатаются авторы куда хуже меня. Вообще с моей стороны было великим самомнением так высказываться. Житков мне ответил гневным письмом и рассказ забраковал. Потом он писал Владимиру в Гудауты: пусть Сережа не очень обижается на его нападки, а продолжает работать над рассказами. После войны все письма Житкова к Владимиру и одно ко мне были переданы его последней жене Верочке Арнольд.

В Детгиз я пошел узнавать, как мои дела. Мне ответили, что мою книгу издавать не будут — нет бумаги. Потом я узнал, что и Оболенская, и Шер, и директор издательства Добин были арестованы. Так кончилась моя довоенная литературная деятельность.

А Житкова я увидел еще однажды. Он приехал в Дмитров и зашел прямо к нам. Владимир с Еленой тогда были в Гудаутах, он застал только моего отца и его маленьких внуков, которым тотчас же принялся рассказывать сказки.

А приехал Житков в Дмитров хлопотать об арестованных писателях и художниках, сидевших в дальних лагерях, чтобы их перевели в Дмитлаг, а если возможно, и полностью освободили бы.

Я повел Житкова к самому начальнику Дмитлага Фирину. Мы шли, и он все сокрушался, сколько талантливых людей погибает. В приемной я его оставил, секретарь сказал, что Фирин может принять через два часа. К нам Житков потом не зашел, а прямо отправился на вокзал. Знаю, что ничего из его хлопот не вышло.

Умер он в 1938 году от рака горла. Незадолго перед его смертью к нему приходила моя мать и уговорила его исповедаться и причаститься. Он с радостью и слезами согласился, она привела к нему священника. Когда он умер, и я, и брат Владимир были далеко от Москвы, хоронило его множество народа, в том числе моя мать и мои сестры. Потом было тайное отпевание.

Я потому так подробно пишу о своем первом учителе писательского мастерства, что нынешние историки литературы ничего не знают об этой странице его жизни.

Убедился я, что из моих попыток стать писателем ничего не выходит, и понял — надо устраиваться на работу. Куда? Да, конечно, на Канал.

Друг брата Владимира Сергей Сергеевич Баранов горячо взялся мне помочь, или, как тогда выражались, "составить блат". Он сам был завом механической мастерской при Канале, там мне делать было нечего. Но тогда организовывалось некое Бюро наблюдений за сооружениями. Воздвигались шлюзы, насосные станции, плотины, другие сооружения из бетона. Как они ведут себя во время строительства и по его окончании — дают ли трещины, протекают ли, какие дают осадки?

Баранов привел меня к начальнику бюро — инженеру-гидротехнику Угинчусу. Был он худощавый, одетый в военную форму, показался мне сухим и надменным. Он расспросил меня, что я знаю, заинтересовался договором на издание моей книги и на моем заявлении написал: "О. К. прошу оформить в качестве техника".