Сергей Голицын - Записки уцелевшего

— Идемте старичка потешить.

В предрассветных сумерках мы отправлялись с ружьем в прихожую, открывали в окне форточку и просовывали через нее ружье.

Задним фасадом наш дом выходил во двор, далее шел ряд сараев, которые своими глухими стенами выходили на соседний Мансуровский переулок; на противоположной его стороне, за оградой, был сад, а за садом стоял двухэтажный дом. И в том доме, шагов за двести, мы облюбовали определенное окно на втором этаже и целились, но не в само окно, а, учитывая траекторию полета дробинки, метили выше.

После нескольких выстрелов окно открывалось, и появлялась фигура старичка в одном белье. Старичок осторожно начинал заглядывать вниз, ища злоумышленника под деревьями, и вдруг получал дробинку в голову или в грудь. Он вздрагивал, быстро закрывал окно. Но мы видели, что он не отходил от окна, а продолжал наблюдать через стекло. Тогда мы вновь начинали стрелять, старичок вновь открывал окно и высовывался, стараясь дознаться: откуда и кто в него лупит? О том, что дробинки летят так издалека, он не догадывался. И снова мы в него попадали, и снова он прятался.

Так тешили мы старика три весны, три лета и три осени, пока не сломался затвор у ружья. Целый пуд дроби исстреляли, а старичок так и не узнал, кто же были злоумышленники.

Владимир с Еленой решили отправиться путешествовать поездом до Вологды, далее пароходом в Кириллов, далее в Белозерск, еще куда-то. Они оставили своих двух малых деток в Глинкове на попечение кудрявой молодой няни Кати и моей матери, а сами поехали.

Недели через две они вернулись в полном восторге. Владимир показывал нам свои рисунки, рассказывал о встречах с интересными людьми, Елена читала дневник.

Захотелось путешествовать и мне. Отец посоветовал избрать тот маршрут, какой он осуществил, когда кончил гимназию и получил в подарок от своих родителей сто рублей: от Москвы поездом до Ярославля, далее пароходом вниз по Волге до Нижнего Новгорода, далее пароходом вверх по Оке до Рязани и поездом на Москву.

Владимир рассказал Попову о моих намерениях. Однажды, когда я ему принес очередную карту, он задержал меня в своем кабинете и стал расспрашивать. Он одобрил мой маршрут, похвалил, что я собрался путешествовать один, но посоветовал не скупиться, а брать билеты на пароходах во второй класс — из третьего плохо видно, к тому же там младенцы орут и у них понос. Неожиданно за последние карты он мне заплатил вдвое дороже.

Отправился я из Сергиева посада с маленьким узелком в руках и с пятьюдесятью заработанными мной рублями в кармане. В Ярославль я приехал к вечеру, ночевал в гостинице, весь следующий день бродил по городу от одного храма к другому и по набережной Волги. Пароход отходил только ночью, а я, взяв билет, сел, ожидая прибытия парохода, на высоком берегу, любовался Волгой, заходящим солнцем, вечерним небом…

Сейчас много туристов устремляется в Суздаль. Приезжая туда впервые, люди ахают — сколько церквей, и как они прекрасны, и как непохожи одна на другую!

А в дни моей юности каждый старинный город на Руси был, как Суздаль, наполнен каменными храмами, один другого краше. И когда наш пароход поворачивал к пристани очередного города, все пассажиры собирались возле одного из его бортов, ахали, восхищались.

Первым на моем пути таким прекрасным, многохрамовым городом была Кострома, куда мы приплыли рано утром. Сперва показались золото куполов и мощные стены Ипатьевского монастыря, потом раскинулся по холмам сам город с кремлевскими стенами и башнями, сзади стен сверкающие на солнце купола соборов. И по всему городу, над домами, над садами высились колокольни — то высокие со шпилями, то пониже шатровые, то белые, то желтые, то розовые, и сами храмы то в одну небольшую золотую главку, то в пять куполов.

В Ярославле на три четверти старина уцелела благодаря тамошнему председателю горсовета, который оказался патриотом родного города. А в Костроме было 57 церквей; Ипатьевский монастырь и сейчас высится над Волгой и даже стал краше благодаря подновлениям. А в самом городе, кроме церкви Николы на Дебрях, теперь запрятанной меж высокими домами, вся старина, начиная с XVI века, была безжалостно снесена. Кремль с башнями, даже единственный в России памятник крестьянину — это Ивану Сусанину, — все было взорвано или разобрано по кирпичам…

Целый день наш пароход плыл по Волге. То на правом ее берегу, то на левом шли города поменьше, утопавшие в садах и тоже с храмами, один другого краше. Тянулись богатые села. И в каждом селе на самом видном месте высилась церковь. Пароход плыл медленно. Последним в тот день городом, уже к вечеру, был Юрьевец с высочайшей в классическом стиле колокольней, которая и сейчас цела. Говорят, побоялись ее разрушать — а то падающие сверху кирпичи пробьют крыши соседних домов. Да и не нашелся такой храбрец, который осмелился бы залезть на самый верх шпиля и закинуть за крест веревку.

А на следующее утро мы подплывали к Нижнему Новгороду. Раскинулся перед нами по горам город, издали напоминавший Москву. Древние кремлевские стены, буро-красные, с мощными башнями, опоясывали гору, уходили вдоль оврага вглубь. А внутри Кремля поднимался высокий белый столб колокольни, похожий на московского Ивана Великого, рядом белели два огромных с золотыми куполами пятиглавых собора. А церквей — и внутри Кремля, и внизу, на набережной Оки, и выше по косогорам, и меж оврагами, и совсем высоко, на самой круче, было сорок сороков — одноглавых, пятиглавых белых, розовых, желтых. Да еще на левом низком берегу Оки, где устраивают ярмарку, виднелось еще пять или шесть церквей и большой собор.

А теперь и сам город утратил свое древнее, идущее с XIII века имя, и почти все храмы снесли. Внутри Кремля оставили только древнюю маленькую церковь Михаила Архангела да внизу, под горой, великолепный Строгановский храм уцелел. И стены кремлевские теперь подновили, верхи башен покрыли осиновыми лемешками. А внутри стен — надо же такое изуверство придумать! на месте двух соборов и высокой колокольни всадили огромный темно-серый ящик — здание обкома партии, который сейчас доминирует над всем городом.

Тогда я не успел как следует осмотреть достопримечательности и во второй половине дня сел на окский пароход. Пока не стемнело, все любовался Окой и ее берегами, а как опустилась ночь, пошел в каюту спать.

Отвратительный мне попался сосед. Он запасся бутылкой водки и домашними яствами. Напрасно я не отказался и выпил полстакана. Он опьянел и начал мне рассказывать, как был на гражданской войне комиссаром и как однажды самолично пристрелил двадцать пленных и раненых белогвардейцев, как они кричали и проклинали его. А теперь все во сне снятся.