Феликс Дзержинский - Дневник заключенного. Письма

Обнимаю тебя и целую крепко.

Твой Феликс

С. С. Дзержинской

Москва, 18 марта 1917 г.

Дорогие мои Зося и Ясик!

Получили ли вы мою телеграмму и открытку, отправленные после моего освобождения?

Теперь уже несколько дней я отдыхаю почти в деревне, за городом, в Сокольниках, так как впечатления и горячка первых дней свободы и революции были слишком сильны, и мои нервы, ослабленные столькими годами тюремной тишины, не выдержали возложенной на них нагрузки. Я немного захворал, но сейчас, после нескольких дней отдыха в постели, лихорадка совершенно прошла, и я чувствую себя вполне хорошо. Врач также не нашел ничего опасного, и, вероятно, не позже чем через неделю я вернусь опять к жизни.

А сейчас я использую время, чтобы заполнить пробелы в моей осведомленности [о политической и партийной Жизни] и упорядочить мои мысли…

Я уже с головой ушел в свою стихию. [157]

Твой Фел[икс]

С. С. Дзержинской

Москва, 27 мая 1918 г. [158]

Дорогая моя!

Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и себе. Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким было и раньше. Все мое время – это одно непрерывное действие…

Мысль моя заставляет меня быть беспощадном, и во мне твердая воля идти за мыслью до конца…

Кольцо врагов сжимает нас все сильнее и сильнее, приближаясь к сердцу… Каждый день заставляет нас прибегать ко все более решительным мерам. Сейчас предстал перед нами величайший наш враг – настоящий голод. Для того чтобы получить хлеб, надо его отнять у тех, у кого он имеется, и передать тем, у которых его нет. Гражданская война должна разгореться до небывалых размеров. Я выдвинут на пост передовой линии огня, и моя воля – бороться и смотреть открытыми глазами на всю опасность грозного положения и самому быть беспощадным…

Физически я устал, но держусь нервами, и чуждо мне упыние. Почти совсем не выхожу из моего кабинета – здесь работаю, тут же в углу, за ширмой, стоит моя кровать. В Москве я нахожусь уже несколько месяцев. Адрес мой: Б. Лубянка, 11.

Быть может, ты найдешь оказию, чтобы написать мне о себе и Ясике.

Ваш Фел[икс]

С. С. Дзержинской

Москва, авгуох (примерно 22) 1918 г.

Дорогая!

Прости, что не пишу. Душою с вами, а времени нет. Я постоянно, как солдат, в бою, быть может, последим…

Целую вас.

Твой Ф. Д.

С. С. Дзержинской

Москва, 29 августа 1918 г.

Зося моя дорогая и милый мои Ясик!

В постоянной горячке, я не могу сегодня сосредоточиться, анализировать и рассказывать.

Мы – солдаты на боевом посту. И я живу тем, что стоит передо мной, ибо это требует сугубого внимания и бдительности, чтобы одержать победу. Моя воля – победить, и, несмотря на то, что весьма редко можно видеть улыбку на моем лице, я уверен в победе той мысли и движения, в котором я живу и работаю…

А здесь танец жизни и смерти – момент поистине кровавой борьбы, титанических усилий…

Ваш Фел[икс]

С. С. Дзержинской

[Берлин] [159]28 октября 1918 г.

Моя дорогая!

Только сегодня в 12 часов мы едем дальше. Вчера здесь состоялся ряд собраний, на которых выстукал Либкнехт, а потом – демонстрация. Демонстрантов разгоняли шашками, имеются тяжело раненные. Часть демонстрантов прорвалась через полицейские оцепления и остановилась перед [советским] посольством, приветствуя его, размахивая шапками и платками, провозглашая возгласы «Hoch!». [160]Это лишь начало движения. Массы ждут переворота. Недостает лишь группы пионеров с достаточной волей и авторитетом.

Роза [161]все еще сидит, и неизвестно, когда ее освободят. Ожидают, что скоро. Либкнехт полностью солидаризуется с нами. В более широких кругах партии слаба еще вера в собственные силы, и отсюда чисто «пораженческие» настроения.

Над нами (Россией), по-видимому, собираются тучи не только со стороны Антанты, но и Германии, и нас, вероятно, ожидает период очень тяжелой борьбы.

Карского [162]австрийцы не пустили, и вчера он обратно уехал в Москву, чтобы поехать в качестве нашего консула в Варшаву.

Шлю привет Марыльке, Стефану и Янеку.

Крепко обнимаю и целую вас.

Ваш Феликс

А. Э. Булгак

Москва, 15 апреля 1919 г.

Дорогая Альдона, я не знаю, о чем писать, с чего начать после такой долгой разлуки…

Я хотел бы увидеть тебя, и, может быть, лишь тогда ты почувствовала бы, что я остался таким же, каким был в те времена, когда я был тебе близок не только по крови. Трудно писать, и в коротком письме – в мертвых словах – что ж я мог бы сказать! Объяснить тебе всего я в письме не могу – разные люди понимают по-разному, да и не каждый сумеет переварить в уме все то, что душа выстрадала в муках многолетних скитаний. Одну правду я могу сказать тебе – я остался таким же, каким и был, хотя для многих нет имени страшнее моего.

Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня, я слышу и чувствую в душе ее песнь. Песнь эта зовет к борьбе, к несгибаемой воле, к неутомимой работе. И сегодня, помимо идеи – помимо стремления к справедливости, – ничто не определяет моих действий. Мне трудно писать… Я – вечный скиталец – нахожусь в движении, в гуще перемен и создания новой жизни… Я вижу будущее и хочу и должен сам быть участником его создания – быть в движении, как пущенный из пращи камень, пока не достигну конца – отдыха навеки. Задумывалась ли ты когда-нибудь, что такое война в ее действительных образах? Ты отталкивала от себя образы разорванных снарядами человеческих тел, раненых на поле боя и воронов, выклевывающих глаза у еще живых людей. Ты отталкивала эти страшные картины, ежедневно стоящие у нас перед глазами. Меня ты не можешь понять. Солдата революции, борющегося за то, чтобы не было на свете несправедливости, чтобы эта война не отдала на растерзание победителям-богачам целые многомиллионные народы. Война – ужасная вещь. На нас двинулся весь мир богачей. Самый несчастный и самый темный народ первым встал на защиту своих прав – и дает отпор всему миру. Хотела б ли ты, чтобы я оставался в стороне? Альдона моя, ты не поймешь меня, поэтому мне трудно писать. Если б ты видела, как я живу, если б ты мне взглянула в глаза – ты бы поняла, вернее, почувствовала, что я остался таким же, как и раньше.

В Вильно я не был совсем – я только собирался туда, и только с одной целью я хотел там быть – увидеть тебя. Однако я не смог найти нескольких свободных дней. Посылаю тебе вещи из Дзержинова. Очень массивные ценности были конфискованы, согласно нашим законам… Я знаю, что эта конфискация фамильных ценностей огорчит тебя, но я не мог иначе поступить – таков у нас закон о золоте. Присоединяю список посылаемых вещей. Зося в феврале приехала с Ясиком в Москву…