Отто ШТРАССЕР - ГИТЛЕР И Я

В половине второго появились Франц Штер и Вальтер Бух. Они явно пришли за Гитлером. Адольф извинился, а затем прошел с ними в свою комнату. Рудольф Гесс последовал за ними.

В тот день никто не повышал голос, и не было яростных споров. Но ситуация стала совершенно ясной, и я ожидал, что Гитлер в тот же вечер, или в крайнем случае на следующее утро, приступит к исполнению своих угроз. Однако Гитлер ничего не предпринимал.

Решить проблему с нами было поручено Геббельсу, который начал действовать как обычно - трусливо и подло.

С начала июня моих внештатных сотрудников начали исключать из партии. Гитлер был еще недостаточно силен, чтобы открыто запретить наши газеты и преследовать меня, как он угрожал, хотя я рассчитывал, что он опубликует открытое письмо, где объявит о разрыве со мной, или совершит какой-нибудь подобный шаг.

Когда пришел черед Рихарда Шапке быть исключенным из партии за яркую критическую статью о методах работы Гитлера, я заявил о своей солидарности с ним и обратился к Геббельсу с просьбой собрать в Берлине конференцию партийных работников.

К моему большому удивлению, Геббельс согласился. Однако, когда вечером 2 июля я собирался войти в здание, где проходила эта встреча, офицер СС, за спиной которого стояло еще пять эсэсовцев, сообщил мне, что я не могу войти в зал, так как не являюсь жителем Берлина. С формальной точки зрения он был прав, так как на встречи такого рода приглашались лишь жители данного политического округа. Я продолжал настаивать на своем, поскольку встреча была назначена по моей просьбе, но офицер остался непреклонен.

Тем временем конференция началась. Здание было окружено чернорубашечниками, не пропускавшими «чужаков».

Геббельс в своем излюбленном стиле пытался оправдать изгнание Шапке из партии. Когда он закончил, слова попросил мой лучший друг майор Бухруккер.

- К сожалению, я не могу дать вам слова, так как против вас возбуждено партийное расследование.

- Против меня? - воскликнул Бухруккер. - Я ничего об этом не знаю!

- Вы получите уведомление об этом вечерней почтой.

Эта комедия повторилась, когда для выступления поднялся Герберт Бланк. В результате 117 членов партии из тысячи присутствовавших на конференции покинули зал в знак протеста.

Тем временем я продолжал стоять на улице, а мои друзья сообщали мне о том, что происходило внутри. Мы немедленно поехали к дому Бланка, а затем и к дому Бухруккера, но никаких уведомлений не обнаружили.

Тем же вечером я встретился с братом.

- Грегор, поскольку Гитлер не отваживается открыто порвать со мной, я сам порву с ним. Завтра я выхожу из партии, - заявил я ему.

- Очень хорошо, - сказал Грегор. - А я должен остаться.

Мы попрощались.

3 июля я послал Гитлеру ультиматум следующего содержания: «Господин Геббельс исключил некоторых моих товарищей из партии. На вчерашней встрече он под смехотворными предлогами отказал другим моим коллегам в праве выступить. Если подобные действия не будут объявлены противозаконными в течение ближайших двадцати четырех часов, я буду считать себя и своих друзей покинувшими ряды партии».

Эта телеграмма так и осталась без ответа.

4 июля 1930 года я вышел из Национал-социалистической рабочей партии Германии.

4 июля я снова стал свободным человеком. Я продолжал, как обычно, выпускать свои газеты, которые вышли с броскими заголовками на первой полосе: «Социалисты выходят из нацистской партии». Я опубликовал свою последнюю беседу с Гитлером почти дословно, под сенсационным заголовком.: «Министерский пост или революция?»

Естественно, что все немецкие газеты, кроме гитлеровских, подхватили эту тему и обыгрывали ее, как могли. Разрыв был полным. Мне оставалось только собрать моих приверженцев и перейти в наступление.

Вызов был брошен, и мои газеты сообщили о скором создании «Боевого содружества революционных национал-социалистов». Гитлер и Геббельс ответили хорошо организованной пропагандистской кампанией. Региональные лидеры СС и СА объявили, что каждый, кто станет поддерживать меня или читать мои газеты, будет немедленно исключен из партии. Гитлеровская «Фёлькишер беобахтер» и геббельсовская «Ангриф» старались перещеголять друг друга в клевете и злословии. Гитлер сам взял в руки перо, чтобы обозвать меня сомнительным и бездарным писакой и скрытым большевиком, а Геббельс заявил, что я состою на жаловании у Сталина.

Я вспомнил, что, увольняясь из армии, я попросил своего непосредственного командира, ставшего впоследствии знаменитым специалистом по геополитике и профессором, Карла Хаусхофера, дать мне армейскую характеристику. Поскольку революция 1918 года помешала мне получить ордена Макса-Иосифа и «За заслуги», к которым я был представлен, я постарался получить эту характеристику. В ней упоминались все мои знаки отличия, в том числе баварская медаль «За заслуги», Железный Крест первой и второй степени, нашивки за ранения и благодарности в приказах. Там указывались все сражения, в которых я принимал участие, а в заключение мой командир написал: «Штрассер - человек, беззаветно преданный делу, которое считает правым, и защищает его с непоколебимой смелостью».

Опубликовав этот документ, я ответил на клеветническую кампанию в свой адрес.

Первый раунд был выигран, но будущее оставалось туманным. Все стало ясно вечером 10 июля, когда я возвращался на станцию в Бранденбурге, который расположен недалеко от Берлина, со своим другом Бремом, инвалидом войны. Это был вечер того дня, когда состоялся первый митинг «Черного фронта».

Внезапно нас атаковала большая группа людей, похожих на хулиганов. Кто-то из них швырнул мне горсть перца в глаза. Не теряя времени, я бросился через дорогу на противоположную сторону улицы. Нападавшие не достигли своей цели, поскольку я все-таки мог видеть одним глазом. Я увидел, что мой товарищ сбит с ног и лежит посреди дороги, а мои противники готовы броситься на меня. Я выхватил револьвер и закричал:

- Первый, кто двинется с места, будет убит!

Затем я подошел к моему раненому другу, помог ему подняться и двинулся обратно к противоположной стороне улицы, одной рукой поддерживая товарища и держа на прицеле наших врагов, которые были вооружены только ножами и дубинками.

Брем истекал кровью, и нам пришлось нелегко - ведь он был инвалидом на деревянной ноге. Из последних сил мы продолжали двигаться к станции, и время от времени я очень громко и внятно повторял хулиганам свое предупреждение. Улицы опустели, как по мановению волшебной палочки, - никому не хотелось быть замешанным в политическом столкновении.

- Я знаю их всех. Это штурмовики, - шепнул мне на ухо Брем, который занимал ответственный пост в своем политическом округе.