Арсен Мартиросян - Сталин: биография вождя

Итак, если подвести краткий итог, то власти как таковой Сталин не жаждал, но в то же время было бы просто-таки верхом идиотизма отрицать, что, как и любой нормальный политический деятель, он, конечно же, не избегал ее. Однако, как говорится, не ради собственного благополучия, и уж тем более не ради "ловли счастья и чинов". Все его «счастье», как оказалось впоследствии, заключалось в нескольких сотнях рублей на сберкнижке и в отсутствии приличной, по ритуальной-то необходимости, одежды и обуви, из-за чего его маршальскую форму пришлось срочно сдавать в химчистку, а ботинки в ремонт, ибо другого у него просто не было. Тем более не было находящихся в личной собственности дач (коттеджей по-современному), земельных участков, автомобилей и особенно ломящихся от валюты и драгоценностей счетов в заграничных банках.

Да, он хотел быть во власти, быть у кормила власти, но только ради созидания большого, радостного, счастливого, нужного людям. Иначе зачем вообще лезть в политику, к тому же мыкаясь по тюрьмам и ссылкам в лучшие годы жизни, да еще и становиться сильнейшим знатоком "тех нологии политики"?

Если честно, то для этого мифа наиболее правильным было бы следующее название — "Почему нельзя путать Бебеля с Гегелем?".Потому что наша сопливая, но до остервенения не желающая в чем-либо разбираться конкретно интеллигенция создала свой миф о сталинизме, который в корне отличается от подлинного сталинизма, который существовал при жизни Сталина. Но наша интеллигенция тем и «славна», что как ей прикажут, так она и ляпнет. Ну, да и хрен с ней, с интеллигенцией-то. Лучше почитаем, что написал один из самых выдающихся и дотошнейших историков России, трагически погибший под конец прошлого века Вильям Васильевич Похлебкин:

"…Сам термин «сталинизм» обладал в 20-х — 30-х годах совершенно иным значением и поэтому «объединять» под именем «антисталинистов» людей 30—40-х, 60-х и 80-х годов — не только нельзя, но и является вопиющей исторической безграмотностью, а вернее — сознательным софизмом современных советско-буржуазных фальсификаторов истории.

Говоря об отрицательном отношении к Сталину как к личности и руководителю партии, нельзя рисовать критику «сталинизма» как некую общую, единую, продолжающуюся "все 70 лет" линию критики и недовольства, скрывая то важнейшее обстоятельство, что критерии этой критики и политическое положение разных групп «критиканов» были не только абсолютно различными, но и в большинстве случаев, как правило, диаметрально противоположными.

Историческим же фактом остается то, что линия Сталина, будь то во внешней или внутренней политике, никогда не воспринималась любыми политическими средами — равнодушно. Она вызывала немедленно ту или иную реакцию у всего общества… И именно этот факт является убедительным подтверждением того, что сталинская политика всегда была жизненной, она затрагивала самые чувствительные точки общественной жизни, она побуждала всех к деятельности, она заставляла определять к этой политике свое отношение — всех. Ибо эта политика не была плодом «штабных», "бумажных", «канцелярских» расчетов, а вытекала из обстоятельств самой жизни и развития страны и народа, и главное, всегда была нацелена в будущее.

Самым критически настроенным слоем по отношению к Сталину и его политике были в 20— 40-е годы… старые большевики и политкаторжане, видевшие во многих сталинских мерах и новых порядках — отступление от марксизма и ленинизма. Именно они… были недовольны введением в Сталинскую Конституцию 1936 г. различных демократических новшеств, вроде прямых, всеобщих выборов при тайном голосовании. Именно этот факт считался в большевистских оппозиционных кругах — главной ошибкой Сталина в 30-х годах, а вовсе не репрессии, которые велись против троцкистов и правых в партии. Истинные большевики подвергали Сталина и сталинизм критике слева, считая, что Сталин просто поторопился объявить о ликвидации антагонистических классов в СССР и что его вариант Конституции — открывает путь к постепенной реставрации буржуазного строя".

Тут вот в чем дело. Едва взяв власть, большевики попытались реализовать декларированный ими лозунг: "Вся власть Советам". Однако иллюзии рассеялись быстро — Советы оказались не в состоянии управлять страной. И чуть ли не сразу пришлось выстраивать вертикаль власти. Наверху оказался сначала Совнарком, а потом так называемая «четверка» — неформальная группа внутри партии, которая и взяла на себя оперативное управление большевистским государ-ством. [50] В «четверку» входили Ленин, Сталин, Свердлов и Троцкий. Поначалу государство это было очень невелико: две столицы плюс несколько относительно контролируемых регионов. Но все равно новая власть тут же столкнулась с тем, что ни одна властная структура не работает. И тогда, в хаосе и неразберихе первых послереволюционных лет, большевики поневоле стали использовать в качестве приводного ремня единственный аппарат, который у них был в наличии, — собственную партию. Они ни в коей мере не собирались устанавливать диктатуру партии навечно. По задумкам, даже диктатура пролетариата была всего лишь переходной формой к их идеалу — прямому народовластию. Просто Советскую власть, равно как и исполнительный аппарат Совнаркома, предстояло еще годы, если не десятилетия, отлаживать и отстраивать. И на это переходное время, согласно большевистским планам, временно управлять страной предстояло по каналам ВКП(б) — а потом партия должна была передать рычаги управления настоящей демократической власти. Такова была известная лишь руководству большевиков теория, родившаяся из практики первых послереволюционных лет. Собирались ли эту теорию претворять в жизнь? Вожди, безусловно, собирались. Однако насущные задачи все время отвлекали — то хлеба нет, то поезда не ходят, то революцию в Германии надо делать, то военная тревога и вообще, прежде чем наступит вся эта красивая жизнь, должна совершиться мировая революция. А когда не стало Ленина, когда отстранили от власти его соратников, когда выслали за границу Троцкого, когда завершили коллективизацию и первую пятилетку, то оказалось, что все, в первую очередь руководящие партийцы, давно уже исходили из того, что государство и партия — сиамские «близнецы-братья». Хуже того, они едва ли не искренне полагали, что так и было задумано изначально.

Однако потихоньку и очень медленно росла внутри ВКП(б) группа, которая считала совершенно иначе. Начавшись с нескольких человек, она постепенно укреплялась, приобретала влияние и своих людей по всей стране. И настал день, когда они, — ну чего уж там врать, — когда их лидер решил: пора. И тихо, волокно за волокном, звено за звеном начал разделять партию и государство. И тогда перед каждым партийным деятелем в полный рост встал вопрос: с кем он? С государством или с партией? И партократия стала звереть.