Михаил Марголис - Затяжной поворот: история группы «Машина времени»

Андрей Макаревич

Да, события у нас, после формирования нового состава развивались стремительно. Счастливый год продолжался с 79-го до середины 80-го. Сделали новую программу, попали в театр, а вскоре стали самостоятельно работать в Росконцерте. Каким-то чудом нам тогда сразу утвердили сольный концерт в одном отделении. Министр культуры РСФСР Флярковский все наши песни залитовал. Правда, «Поворота» среди них не было.

Знаешь, какой впечатляющий эффект произвел на нас первый наш профессиональный сольник в Ростове! После стольких лет любительской маеты по неофициальным сейшенам, мы вдруг самостоятельно выступаем во Дворце спорта! Переход из одного статуса в другой был радостным. Подполье заебало страшно. Когда сейчас кто-то говорит, что круто было находиться в подполье, и этим гордится – я такого не понимаю. Совсем не круто. Очень этот «совок» давил, а хотелось полноценно реализовывать то, что пишешь. Другое дело, что при этом категорически не хотелось ни чем поступаться, иди на компромиссы с государством. Как-то непонятно было, почему нас надо запрещать? Что такого страшного в наших песнях? Мы же не поем – долой советскую власть, хотя, может, так и думаем…

Вот последние пару лет перед Росконцертом у нас вышли жуткими в плане цензурного прессинга. К нам приставили куратора Лазарева из горкома партии, у которого погоны, что называется, из под пиджака просвечивали. И он строго-настрого сказал нам докладывать ему о всех наших предстоящих сейшенах. Я сразу понял, что эти сейшена будут закрывать, до того, как мы туда приедем.

Мы с ним иногда сидели, вели долгие беседы. Он предлагал нам как-то определиться со своей позицией, поскольку, мол, врагов мы тоже уважаем. Вот есть Александр Галич. Он – враг. Мы его, как врага уважаем, но и боремся с ним, как с врагом. Так, а вы кто – «наши или не наши?». Вы нам друзья или враги? Если – враги, то уезжайте, давайте, пока вас не посадили. А если друзья, тогда, должны понять, чего от вас ждут, как вы должны выглядеть и петь?

То есть, вам все-таки предлагали покинуть страну?

Намеки такие были. Не впрямую говорили, но давали понять…

Дали бы уехать, как считаешь?

Дали. Мне бы дали, думаю. Но я не мог этого сделать из-за родителей. У них бы тогда здесь все полетело, и жизнь, и работа. А этого Лазарева я, кстати, недавно встретил. Пообщались. Он нас не хотел тогда угробить. Начитанный такой, эрудированный был товарищ, занимался в горкоме культмассовым сектором. Ему, в общем-то, нужно было просто скинуть нас со своих плеч, передать другому отделу. А я уже вынашивал в тот момент идею устроиться с группой в какой-нибудь театр, по примеру «Аракса» в «Ленкоме». Лазарев меня поддержал: «Правильно. В театре можно больше, чем на эстраде. Мысль ваша верная. Найдете подходящий театр, я дам вам рекомендацию». Кто-то нам тогда сказал, что Юрий Любимов ищет группу для театра на Таганке. Мы проверили эту информацию, но она не подтвердилась.

И вдруг нашелся некий гастрольный Театр Комедии при Росконцерте. К нам в студию в ГИТИСе пришел режиссер Мочалов с безумными, горящими глазами и рассказал, что хочет поставить современный вариант шекспировских «Виндзорских насмешниц». Вы, говорит, напишите музыку и песни для спектакля? Мы ответили – да, и спросили у него, позволят ли нам в свободное от спектаклей время заниматься собственным творчеством и концертами? Он тоже ответил утвердительно. И мы вошли в штат мочаловского театра.

Собственно, главное о чем он мечтал, увидеть на афише своего спектакля надпись «группа „Машина Времени“. Мы уже были знамениты, а театр его находился в жопе полной. Как только Мочалов достиг желаемого, то есть крупными буквами на афишах значилась „Машина Времени“ и меленько было подписано „в спектакле театра Комедии“ – народ ломанулся. Но, правда, испытывал скорое разочарование. „Машина Времени“ действительно сидела на сцене, но при этом играла какую-то лабуду, а вовсе не то, что люди от нас хотели услышать. А актеры несли, что-то несусветное, потому что спектакль в постановке режиссера Мочалова, да еще с исполнителями данного театра – это был паноптикум.

Но мы, все равно, были счастливы и такой профессиональной практике (из «Гипротеатра» я тогда быстро уволился), и Лазарев был счастлив, что сбагрил нас со своих плеч. Он действительно, как и обещал, дал нам рекомендацию в театр. И это была не просто бумажка, а подписанная сотрудником горкома партии!

Александр «Фагот» Бутузов

Позже я предлагал Макару написать сценарий музыкального фильма «Театр Комедии», потому что это было такое смешное время, такой забавный театр, столько в нем присутствовало юмористического «совка», что можно из той истории сделать шикарный музыкальный фильм. Помнится, по поводу Мочалова вскоре появилась статья в «Литературке» под названием «Как стать соавтором Шекспира».

Валерий Ефремов

Театр, конечно, веселый момент в нашей биографии. Ничего общего с тем, чем мы на самом деле занимались, в нем не было. Как я понимаю, он был прикрытием, дабы за нас компетентные органы не взялись серьезно.

Андрей Макаревич

А какая вообще перед куратором Лазаревым ставилась задача касательно «Машины»?

Пресечь нашу неконтролируемую деятельность. Не было же закона, запрещающего людям собираться вместе, и играть на гитарах, но нельзя же нам на этом основании предоставить безграничную свободу. Власти не знали, что мы выкинем завтра, то «Голос Америки» про нас что-то скажет, то какой-нибудь ажиотажный сейшен в Московской области устроим, и это их страшно раздражало.

По линии ОБХСС у нас все проходило четко. Представителям это организации мы всегда сообщали, что выступаем бесплатно. А вот цензуру и для любительских групп никто не отменял. Наш репертуар утверждался в Доме народного творчества на Бронной. Поэтому человек, который организовывал концерт «Машины», желательно член комитета комсомола какого-нибудь института или общаги, с бумагой ехал на туда, к товарищу Эстеркесу. Тот вздыхал: «Ой, опять „Машина Времени“…Хорошо, утверждаю этот концерт под вашу ответственность». Песню «Марионетки» он почему-то всегда вычеркивал. Чуть позже я насобачился на ксеркосе копировать этот утвержденный репертуар. И мы без заезда к Эстеркесу переезжали с одного сейшена на другой. Если у кого-то из ответственных работников на местах возникали вопросы, относительно того, что на бумаге не оригинальная подпись цензора, а копия, мы отвечали: «Какая разница? Программу-то ту же самую играем. Все песни утверждены. Вот печать стоит».

Потом, уже в росконцертовский период, стало хуже. Появилось постановление, что профессиональные ансамбли могут исполнять в программе не более 20 процентов собственных произведений, остальное – советских композиторов. Я тогда спрашивал: «А почему я не могу считаться советским композитором? Я американский что ли? Мне отвечали: „Вы – не композитор, вы – автор-исполнитель“.