Теодор Гладков - Артур Артузов

К Артузову стекались многие данные, относящиеся к Национальному центру. Хоть они и были весьма разрозненными, но даже по ним можно было представить масштабы и цели заговора, а также тех, кто стоял во главе него. Прежде всего это загадочный ННЩ.

На допросе, проведенном членом коллегии ВЧК Варлаа–мом Александровичем Аванесовым, Крашенинников показал, что деньги он вез для нужд Национального центра, должен был передать неизвестному ему ННЩ и что в ближайшее время этому Центру от Колчака будут переправлены новые миллионы.

Таким образом, в руках ВЧК оказались три нити: расшифрованная инструкция Деникина о приблизительных сроках восстания, подтвержденная Крашенинниковым версия, что в Москве существует разветвленная контрреволюционная организация Национальный центр, наконец, допущение, что один из ее руководителей – некий ННЩ.

То место, где курьер должен был передать деньги представителю Национального центра, контролировалось чекистами. Но никто за деньгами не пришел.

Обдумывая сообщение о бесплодности засады, Артузов подошел к окну, прижался лбом к стеклу. Приятная прохлада освежила лицо. Стало легче размышлять. А думать он привык, сопоставляя факты, находя в них взаимосвязь. Всплыл в памяти недавно переданный ему разговор. Одна учительница пришла к Дзержинскому и поделилась с ним подозрениями, которые она с некоторых пор стала испытывать к директору своей школы № 76 некоему Алферову Алексею Даниловичу. Слушая ее рассказ, Дзержинский, по обыкновению, смотрел в глаза собеседницы, пытаясь уловить все оттенки их выражения. Когда–то в молодые годы он прочел книгу, в которой рассказывалось о методах чтения по лицам, и уверовал, что глаза человека могут раскрыть его характер и намерения. Действительно, взглядом угрожают и устрашают, приказывают и запрещают, смешат и печалят, отказывают и дают. Для проверки истинности сведений, что директор – враг, председатель ВЧК спросил:

– Все, что вы рассказали, в высшей степени для нас интересно. Но не личная ли неприязнь к Алферову привела вас к нам?

И тотчас глаза учительницы отреагировали на поставленный вопрос. Осуждающим взглядом она выразила свое огорчение – ей в чем–то не доверяют.

Дзержинский конечно же поверил учительнице и дал распоряжение понаблюдать за Алферовым. Вскоре поступили сведения, что директор школы ведет странный образ жизни, на его квартире собираются подозрительные люди – и штатские, и военные. Он поддерживает связи с бывшим крупным деятелем партии кадетов и депутатом Государственной думы Николаем Николаевичем Щепкиным, лояльность которого к советской власти весьма сомнительна.

В ходе размышлений о встрече Дзержинского с учительницей Артузову пришла на ум мысль сопоставлять псевдоним Кока с именем Николай. С усмешкой вспомнил, что до революции в некоторых кругах употребляли пошловато–игривые сокращения: Александр – Алекс, Сергей – Серж, Николай – ну, конечно же, Ника или Кока. А ННЩ? Не начальные ли это буквы имени, отчества и фамилии? Если так, то ННЩ, выходит, Николай Николаевич Щепкин?

Догадка подтвердилась: Крашенинников, после того как его записки, отправленные из тюрьмы через подкупленного караульного, оказались в Особом отделе, признался, что он пытался наладить связь именно с Щепкиным, которому раньше уже был доставлен миллион рублей от Колчака другим курьером.

Руководить арестом Щепкина поручили заместителю начальника Особого отдела Ивану Петровичу Павлуновскому. Тем не менее Дзержинский решил лично участвовать в операции.

Арест Щепкина и обыск в его квартире стали кульминацией в разгроме Национального центра. Председатель ВЧК чувствовал, что нужно быть рядом с подчиненными, все видеть своими глазами, не дать ускользнуть из поля зрения ни одной детали, которая помогла бы разоблачить врага. Щепкин, похоже, был главной фигурой в этой организации, и в его руках находились все нити заговора. А что означало для всех чекистов, привлеченных к операции, в том числе и для Артузова, присутствие председателя ВЧК? Это спокойствие и уверенность в действиях. Но одновременно и огромная ответственность…

Стояла глухая августовская ночь. Безлюдна Трубная площадь, или, как говорили москвичи, Труба. Где–то на пригорке тихо цокает подковами извозчичья лошадь. Группа людей в штатском, выйдя из автомобиля, быстро пересекает площадь, входит в переулок. Здесь бодрствует лишь дворник, охранявший, должно быть, еще с дореволюционных времен покой здешних домовладельцев и зажиточных обывателей.

На какой–то миг Артузов задержался у афишной тумбы на углу Трубной. Тумба была сплошь оклеена плакатами. Ветер уже успел сделать свое черное дело – наполовину сорвал свеженаклеенную листовку и теперь лениво играл ее шуршащим краем. Артузов разгладил бумагу и в желтом отсвете луны разглядел обращение Московского совета к жителям города. Разобрал тревожные слова: «Попытка генерала Мамонтова – агента Деникина – внести расстройство в тылу Красной армии еще не ликвидирована… Тыл, и в первую очередь пролетариат Москвы, должен показать образец пролетарской дисциплины и революционного порядка…»

Тем временем дворник, попыхивая цигаркой, набитой, судя по дерущему горло дыму, смесью махорки с тертым мхом, осторожно подошел к незнакомым людям, в которых, по своему долголетнему опыту, сразу распознал власть.

– Не бойтесь, папаша, мы не разбойники. ЧК, вот мандат.

Павлуновский расстегнул пальто, собираясь показать документ, чтобы успокоить дворника, но тот замахал руками, когда увидел форменную гимнастерку и портупею, дескать, и так все ясно.

– Щепкин Николай Николаевич дома?

– А где ж ему быть в такую пору?

– До него есть дело. Пойдете с нами, будете понятым. Где он спит?

– В верхних покоях.

– У него кто–нибудь ночует?

– Не приметил, чтобы кто с вечера заходил к нему, – уклончиво ответил дворник.

Артузов знал, что Щепкин уже в летах и вряд ли способен оказать вооруженное сопротивление, однако некоторые меры предосторожности предпринять не мешает, мало ли кто может оказаться в доме кроме хозяина.

Но он помнил инструкцию Дзержинского: оружие применять только в случае, если угрожает опасность. Помнил также и ставшее законом для чекистов, проводящих обыск и дознание, строжайшее указание: обращение с арестованными и их семьями должно быть вежливым, никакие окрики и нравоучения недопустимы, равно как недопустимы угрозы каким–либо оружием.

Чекисты решили войти в дом через парадное, предварительно проинструктировав дворника. После долгого, настойчивого стука за дверью послышались тихие шаги. Испуганный женский голос спросил:

– Кто будит в неурочный час?