Теодор Гладков - Артур Артузов

И в который раз Артузов допускает вопиющее безрассудство: он решает вступиться за Сосновского и Илинича, не понимая полной бессмысленности этого поступка. До него еще никак не доходит, что наркома Ежова абсолютно не волнует вопрос, виновны Сосновский, Илинич, другие поляки в измене, шпионаже, подготовке диверсий и актов террора или нет. У него есть на этот счет установка вождя, которую надо исполнять, а не заниматься сущей ерундой, то есть поиском истины…

Под натиском «мер физического воздействия» первоначальное сопротивление Сосновского, Илинича и других арестованных начало давать трещины.

Только после этого научного сотрудника 8–го отдела в ранге помощника начальника отдела вызвал (не пригласил, а именно вызвал) к себе один из новых заместителей наркома НКВД, по совместительству начальник Главного управления пограничной и внутренней охраны комкор {125} 125 Пограничные и Внутренние войска не входили в ГУГБ, подчинялись собственному Главному управлению. Командирам–пограничникам присваивались общекомандные персональные звания. Михаил Петрович Фриновский. Мужчина мощного телосложения, в прошлом унтер–офицер драгунского полка и анархист, чекист с 1919 года. На могучей груди – шесть (!) орденов (скоро к ним прибавятся еще два). И, разумеется, знаки «Почетный чекист» обоих выпусков. Такого количества наград в НКВД не имел никто, да и в Красной армии мало кто из маршалов и командармов мог бы с ним сравниться.

Артузов и Фриновский были давно знакомы, ранее отношения между ними были вполне нормальные, рабочие. Пограничники в те годы вообще были любимцами страны, как летчики. Артузов тоже питал к ним некую слабость, поскольку имел прямое касательство к становлению погранохраны. Последнее обстоятельство Фриновскому было прекрасно известно. Возможно, по этой причине замнаркома принял Артузова дружелюбно (в первый и последний раз – все остальные их встречи проходили уже, как говорится, «на повышенных тонах»).

Покончив с вежливым вступлением, Фриновский сообщил Артузову, что Сосновский и Илинич – матерые польские шпионы, ловко втершиеся в доверие ВЧК—ОГПУ и на протяжении многих лет питавшие нашу разведку и контрразведку состряпанной в Варшаве дезинформацией. Кроме того, пользуясь своим положением, они снабжали своих хозяев уже подлинными секретами Советского Союза. (Покойный Гудзь не раз повторял автору известную ему от доверительных лиц излюбленную формулу Сталина по отношению ко многим заслуженным лицам, на которых пало подозрение вождя в измене: «Это возможно? Значит – не исключено!»)

Артузов возмутился и заявил, что такого быть не может. Фриновский в ответ заявил, что очень даже может. И выложил перед Артуром Христиановичем стопки отпечатанных на машинке протоколов допросов.

Показания были пространные, с массой подробностей, внешне весьма правдоподобные. Возможно, изучи их Артур Христианович обстоятельно, в спокойной обстановке, с привлечением других материалов для проверки, проведи несколько очных ставок и экспертиз, наконец, побеседуй лично с арестованными, он бы изобличил фальсификацию.

Но такой возможности Фриновский ему не предоставил, а Артузову и в голову не могло прийти, что заместитель народного комиссара внутренних дел СССР, комкор, орденоносец способен на такой обман. И он поверил, что все прочитанное им в протоколах – правда, что польская разведка в свое время действительно обвела его вокруг пальца, что он виноват в том, что не разглядел коварного врага.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что Арту–зов каялся в том, в чем вовсе не был виноват! Потому как обманул его не Сверщ почти двадцать лет назад, а этот пышущий здоровьем, признанный всеми в НКВД рубахой–парнем, многократный орденоносец.

…Если 1936 год был прологом к Большому террору, то февральско–мартовский Пленум ЦК ВКП(б), длившийся рекордно долго – почти две недели, – стал его «глашатаем». Дорогу Большому террору под бурные аплодисменты распахнули и докладчики, и выступавшие, и главное – решения партийного форума. Массовому истреблению трудящихся на нем было дано теоретическое обоснование и оправдание и, что самое любопытное, узаконено физическое уничтожение большинства участников Пленума – как членов и кандидатов в члены Центрального Комитета, так и приглашенных гостей.

Общеизвестно, что на Пленуме была даже не предопределена, а решена окончательно судьба Бухарина, Рыкова, Томского, других их сторонников, подлинных и мнимых, а также Ягоды. Напрямую к теме настоящей книги относится рассмотренный на закрытом заседании Пленума вопрос о вражеской деятельности в Наркомате внутренних дел. Главными врагами народа, пробравшимися в НКВД, докладчик Ежов назвал в первую очередь скрытых троцкистов и «агентов польского генштаба».

Присутствовавший на заседании Ягода пытался оправдаться, но подвергся сокрушительной – нет, не критике, а откровенной травле со стороны своры своих бывших подчиненных, теперь панически думающих только о спасении собственной шкуры. Чего только не наговорили с высокой трибуны Леонид Заковский, Яков Агранов, Всеволод Ба–лицкий. Ефим Евдокимов предложил привлечь Ягоду к ответственности и снять с него звание генерального комиссара госбезопасности. Лев Миронов возложил на него вину за убийство Кирова.

Генрих Ягода был арестован 29 марта 1937 года Михаилом Фриновским по ордеру, подписанному наркомом НКВД Николаем Ежовым и начальником 2–го (Оперативного) отдела ГУГБ комиссаром третьего ранга Николаем Ни–колаевым–Журидом.

А за десять дней до этого, 18 марта, состоялось собрание руководящих сотрудников наркомата. С докладом выступил, естественно, сам нарком, заявивший, ни больше ни меньше, что все ключевые позиции в НКВД захватили шпионы. Одна фраза в докладе вызвала в зале настоящий шок: Ежов от всех потребовал твердо усвоить, что сам Феликс Эдмундович Дзержинский колебался в 1925—1926 годах и проводил иногда колеблющуюся политику {126} 126 Некий парадокс заключается в том, что в данном случае Ежов не так уж далеко уходил от истины: Дзержинский действительно с сомнением относился к некоторым решениям и указаниям Сталина. В известном письме к своему другу Валериану Куйбышеву он намекал на бонапартистские замашки некоего партийного вождя, рядившегося в революционные перья. Известно также, что после болезни и смерти Ленина Дзержинский делал регулярные доклады о деятельности ОГПУ преемнику его на посту председателя Совнаркома Рыкову, а не генсеку Сталину. Но интересно другое – Ежов о «колебаниях» Дзержинского по своему тогдашнему положению в партии знать не мог. Значит, эту фразу в докладе ему продиктовал Сталин. Сам Ежов «лягнуть» покойного Дзержинского публично никогда бы не решился. .