Геннадий Матвеев - Пилсудский

О том, что Пилсудский решил несколько отстраниться от текущих проблем, свидетельствует и его встреча с президентом Мосьцицким 31 марта 1931 года. Он предупредил, что по состоянию здоровья не может больше брать на себя дополнительные обязательства и оставляет за собой только вопросы армии и внешней политики. Но этого зарока соблюсти ему не удалось, и в дальнейшем он будет внимательно отслеживать положение как во внутриполитической, так и финансовой областях.

Совершенно иначе выглядело совещание в Бельведере спустя месяц, 29 апреля. Как отметил Свитальский, «в том же составе, который когда-то комендант определил как тех людей, которых он ставит в известность о своих самых важных решениях. Из этой группы отпал только Венява». На тот момент ближайшее окружение диктатора составляли Мосьцицкий (формальный инициатор встречи), Славек, Свитальский, Пристор и Бек. Совещание имело, несомненно, знаковый характер для всех его участников, включая Пилсудского.

За проведенный дома месяц диктатор сориентировался в ситуации и, видимо, пришел к заключению, что особых ошибок соратники без него не совершили. Свитальский зафиксировал: «Первое впечатление с конференции – это изменение к лучшему настроения коменданта, о котором мне Славек постоянно сообщал, что он как будто на всех нас, особенно на правительство, обижен, что было причиной определенной депрессии у Славека все время после возвращения коменданта с Мадейры. Комендант провел встречу ровно, не раздражаясь, в абсолютно спокойном и мирном тоне».

Значительную часть своего выступления Пилсудский посвятил рассказу об итогах его размышлений на Мадейре о результатах своей деятельности в независимой Польше. По его словам, он совершил за это время два «чудачества». Во-первых, преодолев небывалые трудности, добился победы на внешнем фронте и обеспечил Польше государственные границы. Как он выразился в свойственной ему манере, продемонстрировал «искусство высечь огонь из говна». Но, сосредоточившись на проблеме границ, он не имел возможности заниматься внутренними делами. Поэтому и здесь пришлось совершить «чудачество» – государственный переворот в 1926 году.

Свое игнорирование сейма в последующий период Пилсудский объяснил тем, что не мог сотрудничать «с мерзавцами, шпионами и негодяями», поддерживать с ними какиелибо контакты, не «демонстрируя им своего презрения». Поэтому он был весьма признателен Бартелю, который не только освободил его от необходимости этого общения, но и способствовал созданию «хорошей легенды» коменданта, в которой он мог играть роль «человека, не сталкивающегося со всей той мерзостью».

Учитывая характер слушателей, нет никаких сомнений в том, что Пилсудский действительно страдал идиосинкразией на польский парламентаризм образца 1921 года, считая его смертельно опасным для страны. Такая его реакция выглядит странной, если учесть, что свою политическую биографию Пилсудский начинал в партии, боровшейся за демократию. Но ее можно понять, приняв во внимание его длительное пребывание в Боевой организации ППС, стрелковых дружинах, польском легионе и армии, то есть структурах, построенных на принципах строгой иерархии. К тому же Пилсудский был твердо убежден, что возрождение Польши – это исключительная заслуга лично его и тех, кто в него поверил и пошел за ним по нелегкому пути. Поэтому только эта группа людей имела законное право управлять возрожденным государством, а демократия их этого права лишила.

Вот его слова в пересказе Свитальского: «Основным недостатком предшествующих отношений в Польше является то, что они усиливали всех мерзавцев, но ослабляли государство и выбрасывали на обочину всех тех, кто проводил ночи без сна, думая о независимости или работая для нее. Просто эти люди оказались в Польше в меньшинстве, в соответствии с демократическими принципами были побеждены и забаллотированы всеми теми, которые не принимали никакого участия в этой работе для независимости».

Приведенные выше высказывания Пилсудского – а Свитальский явно не стремился их переиначить – показывают, что маршал всерьез убедил себя, что совершил переворот не для захвата власти, а для восстановления законных прав истинных борцов за независимость. По его словам, в Польше всегда есть выбор: действовать силой или по закону. Сила, в отличие от закона, ломает, но не воспитывает. Поэтому он всегда выбирал закон и, даже осуществив переворот, постарался поскорее его узаконить.

Пилсудский был убежден, что за прошедшее после мая 1926 года время он существенно изменил внутренний климат в стране. Остался лишь конституционный вопрос. Так как Бартель с ним не справился, то ему пришлось пойти на досрочные выборы в парламент, чтобы последний раз попытаться его решить в рамках закона. Если и на этот раз не получится, то он не остановится перед применением силы, но доведет дело до конца. В этом месте своей речи он не удержался от стариковских сетований на молодежь, на поколение Славека и Свитальского («говенное поколение, поколение без больших амбиций»), и дал понять слушателям, что без него они вряд ли сумеют решить конституционный вопрос. Это свое уничижительное мнение о молодом поколении он высказывал и прежде, будет его повторять и в будущем.

Итак, диктатор считал главной задачей сейма третьего созыва принятие новой конституции, которая гарантировала бы удержание государственной власти его группой. Пилсудский потребовал от собравшихся привыкать действовать самостоятельно и от «чудачеств» переходить к более нормальным методам работы, пообещав предоставить им больше самостоятельности. Слушателей буквально ошеломило его заявление о несогласии с положением, когда он «бросает слишком большую тень на отношения в Польше. Все вертится вокруг него, он является решающим элементом...». Но Пилсудский, видимо, увидев растерянность на их лицах, тут же заверил, что он еще не уходит со сцены. Правда, перед отъездом на Мадейру он подумывал о своем преемнике на посту военного министра, но после возвращения от этой идеи отказался, опасаясь, что это приведет к ослаблению военной силы Польши. В ходе дальнейшего разговора выяснилось, что он не собирался отказываться и от контроля над внешней политикой страны.

Свитальский так охарактеризовал смысл этого совещания: «У всех нас... сложилось мнение, что комендант не меняет... своего прежнего метода работы, что практически на всем поле деятельности, которое комендант ранее считал важным, он будет продолжать работать, что здесь не произойдет никаких принципиальных изменений. Зато со стороны коменданта совещание, как всегда, имело педагогический характер с целью заставить сотрудников коменданта брать ответственность за все более широкий диапазон государственной работы, тривиально говоря, он пообещал пустить нас в более свободное плавание, не переживая по поводу того, выплывем мы или утонем. Знаменательным было выражение неслыханно ценного и невозможного, пожалуй, ни у одного государственного мужа взгляда, что тень, которую комендант отбрасывает на отношения в Польше, нужно со временем укорачивать для того, чтобы без серьезных потрясений перейти к работе без коменданта. Это, а также сильное подчеркивание ценности работы в рамках закона, а не работы с помощью силы – вот наиболее важные вещи из всего сказанного комендантом» [264].