Александр Никонов - Наполеон. Попытка № 2

Бурбоны и рады были бы полностью сломать здание, построенное Наполеоном, но оказались внутри него. И обрушить государственное строение могли только себе на голову. Они уже не в силах были отменить ни всеобъемлющий гражданский кодекс Наполеона, ни структуру государственного управления с министерствами и полицией, ни деление страны на префектуры, ни налоговую систему, ни схему устройства армии, ни систему общественного образования, включающую высшую и среднюю школу. Роялисты жили в этом и ненавидели это, пользовались этим и хаяли это. Понимая, что затевать новый передел собственности — смерти подобно, они тем не менее не могли устоять от соблазна хотя бы поговорить об этом. И говорили публично, будоража страну.

Так что крестьян, составлявших подавляющее большинство населения, пришествие Бурбона на трон радовать никак не могло. Недовольна была и армия. Из-за бюджетных затруднений и тотального недоверия к среднему офицерскому составу король резко сократил армию. Более 20 тысяч (!) офицеров было уволено. На улицы выплеснулась целая армия людей, всех дел у которых было теперь болтаться по общественным местам и говорить о том, как хорошо было раньше и как ужасно теперь.

Эта армия добровольных и искренних агитаторов слушала и подхватывала любые антибурбоновские слухи, ругала нынешнее правительство, короля, говорила об унижении Франции.

Недовольны были и простые солдаты. Они — плоть от плоти деревни — получали от своих оставшихся дома семей письма, в которых пульсировал страх: а не отнимут ли землю? Раздражали солдат и другие вещи: к победам наполеоновской армии относились с напускным пренебрежением, трехцветное знамя было упразднено, восстановлен был орден Св. Людовика, Почетный легион подвергался всяческим унижениям, пенсии выплачивались неаккуратно, ветераны ходили в лохмотьях. За время реставрации не проходило, кажется, дня без того, чтобы в казармах не раздавались крики «Да здравствует император!». Солдат носил белую кокарду, но в глубине своего ранца он хранил, как святыню, старую, трехцветную. Войска служили Людовику XVIII, но предметом их культа оставался Наполеон, и они были уверены в том, что снова увидят императора в треуголке и сером сюртуке. Во время переходов, на стоянках и в караулах все разговоры сосредоточивались вокруг одной темы: «Он вернется!».

Эти слова стали как бы паролем, не нужно было никому объяснять, кто вернется, куда и почему… 15 августа 1814 года более чем в сорока казармах Франции солдаты шумно и даже вызывающе справляли праздник Св. Наполеона — небесного покровителя императора Наполеона. И офицеры, которые все прекрасно понимали, ничего не могли поделать. Да и не желали. Старых офицеров раздражали благонадежные молодые выскочки из дворян, назначенные им в начальство Людовиком. Раздражали не менее, чем солдат раздражало новое белое знамя — символ интервентов, от которых они когда-то освобождали страну.

Старые солдаты в казармах рассказывали прибывшему пополнению о недавних славных победах ныне униженной Франции. И о том человеке в скромной треуголке, который сделал из Франции великую империю, равной которой не было со времен самого Рима. Старые солдаты рассказывали новобранцам о Маренго и Аустерлице, о Фридланде и Эйлау, о древних пирамидах, о таких жарких странах, где яичницу можно изжарить прямо на песке, и о таких холодных, где птицы от мороза падают на лету. Мальчишки раскрыв рты слушали про великие подвиги и великую империю. Гвардейцы вспоминали сцену прощания императора со своей гвардией, его слова: «Солдаты! Мои старые товарищи по оружию, с которыми я всегда шел по дороге чести, нам теперь нужно с вами расстаться… Я хотел бы вас всех обнять…» Голос Наполеона пресекся, горло сдавило. Слезы катились по усам старых солдат. Разве можно такое забыть?..

Недовольна Бурбонами была и буржуазия. Вздохнув поначалу от наступления мира, промышленники уже через несколько месяцев взвыли, увидев, что новое правительство не собирается защищать с помощью таможенных пошлин пока еще слабое французское производство от английских товаров. К тому же французских предпринимателей злило отношение возвратившихся дворян, о чем они писали друг другу в письмах: «Когда дворянин становится министром или офицером, то это считается вполне естественным; но всех возмущает то, что помещик из дворян, имеющий две-три тысячи франков дохода, безграмотный и ни к чему не пригодный, смотрит сверху вниз на крупного собственника, адвоката, врача и возмущается тем, что с него требуют налоги».

Наконец, интеллигенция — те самые упомянутые адвокаты, писатели, журналисты, врачи, которые обрадовались было свободе слова и открытию массы новых газет, вскоре снова начали роптать. Во-первых, им не нравилось уже упомянутое выше засилье поповщины и пренебрежение аристократов. Во-вторых, гонения на просвещение и свободомыслие в вольтерьянском духе. Интеллигенция не любит идеологически душной атмосферы, это вам не народ!..

О недовольстве роялистов я уже говорил: этим не нравилось массовое сохранение завоеваний революции. Их бесило, что бывшие члены революционного конвента, которые вотировали казнь короля, теперь заседали в кассационном суде… Что военачальниками были наполеоновские генералы. Что чиновничество, управляющее страной, — бывшие назначенцы Наполеона. И сидят они в созданных Наполеоном структурах.

Не пора ли со всеми ними посчитаться? Почему король столь лоялен к этим преступникам? Он собирается покрывать своей мантией преступления былого революционного режима? Что это за король такой?.. Почему он не отменил орден Почетного легиона? Ведь раньше такого ордена не было! И у церкви раньше было больше прав!..

Даже извечный враг Наполеона, мадам де Сталь — этот Шендерович в юбке — произносила гневные речи, понося новые порядки. Либералы ненавидели роялистов, роялисты ненавидели либералов. И все понимали, что так дальше жить нельзя.

Совершенно взбесила парижан история со смертью знаменитой и любимой парижанами актрисы мадам Рокур, которая славилась, ко всему прочему, своей помощью бедным. На ее похороны собралось огромное количество народу. Но когда толпа подошла к церкви Св. Роша, оказалось, что двери церкви закрыты, а священник запретил не только отпевать ее, но и велел похоронить за кладбищенской оградой, поскольку актеры — это дьявольское племя и на кладбищах вместе с другими людьми их хоронить нельзя. Возмущенные проявлением этой дикой средневековой практики в просвещенном XIX веке любители театрального искусства разбили двери церкви и, не обнаружив там принципиального священника, которому, видимо, хотели для профилактики начистить харю, двинулись к дворцу Тюильри. Возмущение поклонников усилилось, когда они узнали, что священник, отказавший в погребении, сам не раз получал от покойной актрисы дорогие подарки и неоднократно обедал у нее.