Александр Никонов - Наполеон. Попытка № 2

Поняв, что солдаты не хотят сражаться за свое бесправие, брат Людовика сбежал из Лиона. А с ним утек и командующий королевскими войсками генерал Макдональд. Ликующая городская толпа разлилась по улицам, крича: «Долой попов! Долой аристократов! Бурбонов на эшафот!»

«Я будто вновь попал в 1793 год», — вспоминал один из очевидцев.

Армия в массовом порядке переходила на сторону Наполеона, и чем ниже чин, тем с большей готовностью. Солдаты в казармах радовались, подбрасывали в воздух соломенные тюфяки. Лишь отдельные немногочисленные части сохраняли спокойствие. Но, как докладывали наверх генералы, «испытывать их верность было бы весьма рискованным предприятием». Полковник Прешан вспоминал: «Во Франш-Конте войска можно было бы удержать, если бы их оставить в казармах; но как только они пришли в соприкосновение с народом, все было потеряно».

Но маршалы и генералы еще готовы были выступить на защиту короля. Бывший наполеоновский, а ныне королевский маршал Ней даже пообещал Людовику, что привезет ему Наполеона в железной клетке. Ней был убежден в своей правоте и считал, что второе пришествие Наполеона пойдет во вред Франции. Поэтому, когда ожиревший Людовик вызвал его к себе и, рассыпаясь в комплиментах, велел отправляться против Наполеона во имя спасения Франции, Ней загорелся и произнес свои знаменитые слова о клетке. Однако, отправляясь в поход, клетку с собой взять забыл.

Нея армия знала и уважала, что придавало королю уверенность в успехе предприятия. Ней был и сам уверен в себе и в своих людях. Поэтому перед грядущим сражением он горячо обратился к своим солдатам и офицерам, объяснив, чем, с его точки зрения, вреден Наполеон и почему его необходимо разбить. Гробовое молчание было ему ответом. В этот момент Ней понял, что он командир без армии.

Всю ночь маршал прошагал из угла в угол, принимая сообщения о том, что все новые армейские части и города переходят на сторону Наполеона без единого выстрела. И к утру Ней уже начал сомневаться в том, что Наполеон не нужен Франции, которая его с таким восторгом встречает. Окончательно его сомнения разрешила переданная от Наполеона записка, в которой тот писал своему старому боевому товарищу, что примет его так же, «как принял в России после боя под Москвой».

Это был сильный ход!.. Во время отступления от Москвы корпус Нея находился в арьергарде и прикрывал отступление Великой армии. Он оказался прижат к реке превосходящими силами противника. У русских было 80 тысяч человек, у Нея 12 тысяч. Русские офицеры, которые уважали Нея едва ли не так же сильно, как самого Наполеона, предложили ему со всем почетом сдаться, поскольку его положение было совершенно безнадежно. Ней отказался, заявив, что наполеоновские маршалы не сдаются. Приняв бой, он увел остатки своих людей через едва-едва начавший замерзать Днепр по тонкому льду. Почти все провалились и утонули. Спаслось всего несколько человек и среди них Ней. Маршала считали погибшим. И когда через несколько дней он вошел в избу к сидящим в ней французским генералам — в немыслимом, невесть откуда взявшемся пальто, худой, обросший черной бородой, с закопченным лицом и красными глазами — его не узнали.

— Вы кто?

— Я — арьергард Великой армии, — ответил одинокий маршал.

Наполеон, очень переживавший гибель Нея, увидев его живым, не смог ничего сказать, только молча стиснул маршала в объятиях.

Именно этот случай напомнил Нею император в короткой записке. Наполеон знал, к чему апеллировать. Маленький клочок бумаги покончил с колебаниями Нея. Утром он построил свои полки и, подняв шпагу, прокричал, как пароль: «Да здравствует император!»

Один из офицеров-роялистов, сняв свою шпагу, с досадой упрекнул Нея в «предательстве». Ней кивнул на ликующую армию:

— Разве я могу двумя руками остановить море? — и улыбнулся. Он больше не хотел останавливать море. В его истерзанной душе наступил счастливый покой.

Чем ближе подходил Наполеон к Парижу, тем больше войск у него было. И тем разительнее менялся тон парижской прессы. Неутомимый Тарле приводит несколько удивительных заголовков столичных газет, которые менялись по мере приближения Наполеона к Парижу:

«Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан».

«Людоед идет к Грассу».

«Узурпатор вошел в Гренобль».

«Бонапарт занял Лион».

«Наполеон приближается к Фонтенбло».

«Его императорское величество ожидается сегодня в своем верном Париже».

Высадившись во Франции 1 марта, Наполеон вечером 20-го входит в свой парижский дворец. К этому моменту над дворцом, откуда накануне сбежал толстый Людовик XVIII, уже развевается трехцветное знамя революции и империи, повешенное добрыми парижанами. Так достали всех эти вонючие Бурбоны!

Кстати, о вонючести. Наполеон вошел в свои покои и сморщил нос. Дело в том, что Людовик ничего не понимал в управлении государством, зато очень любил покушать, чем и занимался целыми днями. Наполеон тоже имел небольшую полноту, но его полнота была следствием голодной юности — так бывает. А у короля Людовика, напоминавшего ходячий шар, ожирение носило крайне нездоровый характер и являлось причиной обычного пищевого разврата. Он поглощал пищу в таких невероятных количествах, что его ноги покрылись незаживающими язвами. Наполеон потом вспоминал: «Когда я вернулся в Тюильри, то обнаружил мои апартаменты отравленными запахом его ног…» Да и всю Францию, добавим.

…Многочисленные авторы позже писали, что второе пришествие Наполеона было поразительной авантюрой, которую можно было прервать одним выстрелом или ударом кинжала.

Но этот выстрел не сделал майор Делессар при первой встрече своего подразделения с Наполеоном. Его не сделали преданные королю артиллерийские офицеры-роялисты из крепостных пушек Гренобля, направленных жерлами на Наполеона. Пушки были заряжены картечью, но вокруг офицеров стояли и молча смотрели на них угрюмые канониры. И, видать, очень нехорошо они смотрели и очень страшно молчали, потому никто из офицеров-роялистов так и не рискнул взять в руки фитиль.

В Лионе генерал Макдональд тщетно пытался за большие деньги найти среди городских подонков хоть кого-нибудь, кто согласился бы выстрелить в императора или пырнуть его ножом на улице. Не обнаружив таковых, он поклялся убить императора лично. Но когда увидел толпы горожан и солдат, ревущие: «Да здравствует император!», начал смутно догадываться, что в данной ситуации исполнение подобной клятвы вряд ли будет признаком большого ума.

Во всей Франции тогда не нашлось ни одного человека, который бы сделал выстрел или нанес удар кинжалом. Страшно одному выступать против всей Франции.