Василий Емельяненко - В военном воздухе суровом

Уже видны Бобруйск и Березина. Неподалеку от взорванного моста с уткнувшимися в воду пролетами протянулась ленточка наведенных понтонов. От сброшенных бомб поднялись столбы воды. Зайцев и Кротов уже неслись к западному берегу на скопление грузовиков. Смурыгов, шедший последним, прицелился, выпустил "Эрэсы" - они рванули в гуще машин.

Скрылась под крылом Березина, и сразу загустели дымки зенитных разрывов. Зайцев заложил крутой правый крен, Смурыгов успел вывернуться сразу за командиром, а самолет Кротова с выпавшей ногой шасси оказался далеко в стороне и вяло поворачивал к восточному берегу. Сзади к нему, как пиявки, присосались два "мессера". Кротов на поврежденном самолете взял курс на аэродром, а Зайцев со Смурыговым полетели в сторону Борисова на разведку переправ.

Летели над Березиной. С западного берега по ним то и дело били зенитки. Тогда ведущий сообразил, что можно лететь восточнее реки, - лишь бы не терять ее из виду, - и вышел из зоны огня. Полет протекал спокойно, и Зайцев решил было брать курс на свой аэродром, как вдруг у Свислочи увидели мост, протянувшийся до средины реки. От берега на веслах шел понтон, в нем сидело несколько человек. Летчики довернули на него, открыли огонь. Пули секли зеркало воды у понтона, там кто-то плашмя плюхнулся за борт, остальные так и остались лежать на дне посудины. На западном берегу стояло несколько автомашин. Перенесли огонь на них - вспыхнул грузовик, солдаты заметались по редкому кустарнику, прыгали с крутого берега...

Зайцев и Смурыгов заходили на посадку и увидели распластанный штурмовик Кротова. За ним по зеленому аэродромному полю тянулась полоса черной, словно вспаханной, земли.

Винт покорежен. В стороне валялись вырванная вместе с колесом стойка шасси и масляный радиатор. Броня мотора и кабины стала бурого цвета, крылья иссечены, на рулях поворота и высоты остались лишь дюралевые ободья да клочья перкаля.

Возле самолета в окружении техников стоял бледный Кротов. Он докуривал вторую цигарку, держась рукой за левое плечо.

- Ты ранен? - спросил подошедший Зайцев.

- Ушибся, наверное, при посадке. Видишь, как пропахал...

- Это тебя истребители или зенитка?

- "Мессеры" увязались... От Бобруйска до самого аэродрома конвоировали и били, как по мишени. Пробовал отворачивать от трасс, а рули не действуют... Я уже плюхнулся, смотрю, а они, гады, на меня лежачего пикируют. Подумал, что добьют на земле, только и у них боеприпасы кончились. Пошли вверх, сделали над аэродромом "круг почета", легли на курс...

- А наши зенитчики не отогнали?

- А ты видел на аэродроме зенитчиков?

Некоторое время стояли молча. В это время начали взлетать три тупоносых "ишака". Под крыльями у них было подвешено по две бомбы. Кротов посмотрел вслед и сказал:

- "Мессершмитты" летают налегке, за штурмовиками охотятся, а нашим истребителям зачем-то бомбы вешают...

- Летали бы вместе с нами, могли бы отогнать, - отозвался Зайцев. - Как самим с "мессерами" бороться? Атакуют сзади, а наши пушки и пулеметы стреляют вперед...

- Если переднего бьют, то заднему, пожалуй, можно открывать огонь по истребителям, - сказал Кротов, взглянув на Смурыгова. В этом взгляде Смурыгов уловил укор.

- Да я вас еле догнал... А когда пристроился, "мессеры" уже были рядом с тобой. Дал одну очередь, а трассы около штурмовика прошли...

Подошел полковой врач Том Федорович Широкий и увел в санитарную палатку Кротова. Там он извлек у него из плеча осколок: летчик вгорячах принял ранение за ушиб.

Весь этот день штурмовики били разведанные мосты у Бобруйска, Доманово и Шатково. "Мессершмитты" буквально одолевали, и пока никто не знал, как от них отбиваться самим. Однако от зениток потерь было больше, чем от истребителей. Оружие "мессершмиттов" не пробивало вертикальную 12-миллиметровую бронеплиту, защищавшую задний бензобак и спину летчика. Но искалеченных самолетов вроде штурмовика Кротова на аэродроме прибавлялось...

Об этом тогда не знали

Обстановка по-прежнему оставалась неясной.

Сверху информация в полк не поступала, а сообщения Совинформбюро были чересчур краткими. К тому же в них приводились сведения трехдневной данности. Выходило, что сводки с фронтов к центру поступали с опозданием.

Батальонный комиссар Рябов внимательно прочитывал газеты, выкраивал время, чтобы послушать радиопередачи из Москвы, но этого было явно недостаточно для того, чтобы дать обстоятельную политинформацию личному составу полка.

В сообщении о боевых действиях в течение 28 июня говорилось: "На Минском направлении войска Красной Армии продолжают успешную борьбу с танками противника, противодействуя их продвижению на восток. По уточненным данным, в боях за 27 июня на этом направлении уничтожено до 300 танков 39-го танкового корпуса противника". На следующий день сводка была еще более оптимистичной: сообщалось о том, что "на Минском направлении усилиями наших наземных войск и авиации дальнейшее продвижение прорвавшихся мотомехчастей противника остановлено".

Рябов задумался над этими скупыми строчками.

"Что же получается? На Минском направлении борьба с танками ведется успешно, продвижение противника остановлено, а он уже своими танками занял Бобруйск, расположенный в ста с лишним километрах восточнее Минска, вышел к Березине. Это уже не "провокационные слухи". Сам не раз летал в район Бобруйска и там видел противника".

Рябову пришел на память недавний разговор с подполковником из соседней авиационной части, который наземную обстановку сравнил с каким-то слоеным пирогом. Он и сам теперь убеждался, что на фронте создалась очень сложная обстановка, но какие причины привели к такому положению? Это нужно было знать Рябову, чтобы вразумительно отвечать на вопросы своих подчиненных. А он вынужден повторять фразы, заимствованные из газет: "Гитлеровская Германия вероломно нарушила договорные обязательства... Она впервые столкнулась с величайшей страной, просторы которой безграничны, с народом, моральные и физические ресурсы которого неисчерпаемы... Битва только началась, советский исполин сломит зарвавшегося врага..."

Вечером комиссар Рябов зашел в палатку к Гетьману.

- Борис Евдокимович, - тихо сказал ему командир, будто по секрету. Поменьше бы сам летал... Уж очень зачастил.

Рябов сразу не нашелся что сказать. Достал из кармана платок, вытер взмокший лоб. "Бережет меня или считает более полезным для комиссара в такой обстановке призывать летчиков и техников к победе над врагом? - подумал он. Во время войны с Финляндией подобных разговоров у нас, помнится, не было..."

- Хорошо вовремя сказать ободряющее слово, - не спеша заговорил Рябов. Но самому слетать и показать пример сейчас, по-моему, куда важнее. Я замечаю, что некоторые летчики скисли, и главная причина - наши большие потери. И если теперь не вытравить у них мысли о войне "малой кровью", без больших жертв, то дело может дойти до худшего...